Занимаясь его делом, я исследовал всё: семена, стручки, коренья, даже порошок из сушеных листьев и стебля. Это была моя пища для ума, — я раздумывал, я выдумывал, я ломал голову, я рефлексировал, — под соусом из слов моего давнишнего учителя по математики: «Любой интеллектуальной проблеме для решения достаточно лишь наличие интеллекта».
Всё что я брал от растения, — всё было смертоносным.
Я пытался выработать что-то из него, что не приводило бы к летальному исходу, однако мои методы были катастрофически неэффективны.
Это не было делом на три трубки. Первые времена я даже прикидывал в уме, сколько конкретно мне придется выкурить, (приготовившись скурить в общей сумме три сотни), как внезапно простая и содержательная идея, — нет, пока только намек, — указала мне направление. Способ обработки растений, позволяющий добиться удобоваримости для человеческого желудка.
В общих чертах, подобное исследование невозможно было провести в стенах моего кабинета на Бейкер-стрит. Вот так, осень 1903 стала переломным моментом в моей карьере. Я переехал в Суссекс и всю зиму читал. Мне было не важно, что попадало в мои руки: энциклопедии, монографии, памфлеты или пособия, — лишь бы это было издано на бумаге и касалось разведения пчел. В апреле 1904 мне, наконец, был доставлен от одного из местных фермеров первый выводок этих насекомых, и, подкованный лишь теоретическими знаниями, я помчался вперед.
Иногда я ловил себя на мысли, что удивлен, как Ватсон ни о чем не подозревает. Но опять же, это удивление не было искренним, потому что к умопомрачительной узколобости Ватсона я давно привык и, признаться, иногда на нее рассчитывал. И всё равно, неужели он не догадывался, каково мне жить, когда нет необходимости расследовать какое-нибудь преступление, в какое мрачное уныние ввергает меня простаивание моего мозга.
Неужели он действительно поверил, что я отстранился от дел? Кому, как не ему, знать, каков я.
Он был у меня в гостях даже (если придерживаться строгих фактов), когда мне доставили посылку от фермера. Отойдя на почтительное расстояние, он наблюдал, как я пересаживаю пчел в подготовленный улей, — за этой длиннющим, перетекающим, жужжащим щупальцем, поместившимся в не такой уж и объемной коробке.
Он видел, что я вдохновлен, но ничего не сказал.
Годы потянулись своей чередой. На наших глазах развалилась Империя, доказало свою несостоятельность правительство; мы наблюдали отстраненно за бедными мальчишками, героически гибнущими в траншеях Фландрии. Моя точка зрения на мир и жизнь стала немного другой. Я осознал, что делаю не то, что правильно, а то, что способен сделать именно я.
Черты моего лица исказились до неузнаваемости. Пальцы, в основном суставы, распухли и ломили (хотя надо отдать должное моей закалке и моему иммунитету, приобретенному за время исследования ядов в лаборатории, — без них последствия многочисленных укусов, сопровождавших первые годы, были бы куда серьезнее). Ватсон, мой дорогой, неустрашимый и глупый Ватсон, исхудал, побледнел и поседел; его усы теперь почти сливались с кожей. Но моя решимость не изменилась ни на унцию. Я хотел завершить свои исследования. Тем более, что в них явно наблюдался прогресс.
Луга Саут Даунс, как никакое иное место, подошли для проверки моей первоначальной гипотезы. Я построил пасеку по своим собственным чертежам, ну и конечно, точно следуя указаниям, данными Лэнгстротом; не тешу себя мыслью, что избежал ошибок, свойственных начинающему пчеловоду, а что касается исследовательской работы, загубил один или два урожая, что, уверен, ни один из фермеров никогда не делал и вряд ли сделает в будущем. «Ядовитый улей», — так, думаю, назвал бы Ватсон рассказ, если бы стал описывать то, чем я был занят. По мне, так уж лучше бы он назывался «Тайна Завороженной Курсистки», — это привлекло бы больше внимания к собственно научной основе всего дела, если кому-то вдруг захочется изучить мои работы. (Дело в том, что миссис Тэлфорд, повариха в местном Институте Женщин, не проконсультировавшись со мной, взяла с одной из полок в хранилище горшочек с медом и использовала его для печенья, — и я сперва гневно отчитал её, и сразу же, дабы загладить подобное поведение, пообещал лично приносить несколько горшочков непосредственно к ней на кухню. Естественно, урожай с уникальных ульев я теперь хранил в отдельном, запирающемся на ключ, шкафу).
Я заводил улей с датскими пчелами, в качестве эксперимента. С немецкими, с итальянскими, с кавказскими и со словенскими, с Краньско-Горы. Конечно, мое сердце обливалось кровью от мысли, что вся британская ветвь пчеловодства практически погибла. Мне посчастливилось найти и купить у старинного аббатства в Сент-Элбэни крохотный улей с уцелевшей королевой, и я вкладывал все свои силы и эмоции в его восстановление.
Мой экспериментальный поиск необходимой породы пчел длился почти двадцать лет. В результате я пришел к выводу, что среди европейских пасек найти мне это не удастся (при условии, что такая порода вообще существовала в природе). Усугублялось это открытие еще и тем, что межконтинентальная почта не способна была в целости доставить улей с другого края света. Я должен был отправляться за ним сам. Для начала в Индию. А куда дальше, даже боюсь предположить.
Путешествие меня не пугало, в конце концов я уже поверхностно знал несколько азиатских языков.
Главное, что я должен был забрать собой из Англии — так это цветочную рассаду. Немного семян, немного сиропов и настоек. Всё.
Я собрал вещи, обговорил условия содержания своего коттеджа в Сауте и отдельным пунктом договорился с мастером Уилкинсом (к которому, в связи с его многочисленными и не прекращавшимися бедствиями, я обращался не иначе как «Малый Уилликан»), чтобы он осматривал мои ульи и тщательно следил за ходом подготовки к зимовке. Ну и естественно, не забывал собрать урожай и продавать его на рынке в Истбурне.
Никому из нанятых мною людей, я не сказал, когда вернусь.
В конце концов, я уже стар. Возможно, они вообще этого не ждут.
Но говоря, положа руку на сердце, не так уж они были не правы.
* * *Увиденное глубоко поразило Старика Гао. Всю свою жизнь он провел, управляясь с пчелами, но то, как незнакомец вытряхивал пчел из ящиков, неуловимым, но отточенным движением запястья, — так, что черные пчелы не просто не злились, а наоборот воодушевлялись, не разлетались по сторонам, а как плотная струя вытекали и заполняли улей, — просто спирало его дыхание. Освободившиеся ячейки с сотами, незнакомец поставил друг над друга, дав возможность Гао снять с них урожай.
Неожиданный жилец, определенно, был большой удачей для Старика Гао.
Он договорился со Вдовой Цянь, чтобы ее внучка трижды в неделю носила незнакомцу еду. Это стоило ему нескольких монет; а незнакомцу — небогатого рациона, включавшего рис и овощи, а по дням доставки еще и глиняного горшка с горячим супом.
Каждые десять дней, движимый любопытством, Старик Гао взбирался на холм к своей пасеке. Инспектируя свои одиннадцать ульев, он с удивлением обнаруживал, что под чутким присмотром чужеземца соты наливаются гораздо лучше и больше, как никогда прежде. Ну и конечно, он не мог не обратить внимания, что ульев теперь двенадцать. Черных пчел стало больше на пасеке.
Потом, в одно из посещений, Старик Гао принес на пасеку досок, и вдвоем с незнакомцем, молча, грубо говоря «плечом к плечу», колотили несколько дней конструкцию под новый улей и даже сколотили еще один.
Как-то раз незнакомец сказал, что улей, который они сколотили, был сконструирован одним американцем всего семьдесят лет назад. Для Старика Гао эти слова прозвучали, как полнейшая белиберда, — потому что он сам придерживался инструкций, данных ему отцом, о которых знала вся деревня и все пасечники, включая их дедов и, без сомнения, прадедов, — однако он сдержал свои эмоции и просто промолчал.
Ему было хорошо в обществе чужеземца. Они настроили еще и еще ульев, и Старик Гао жалел, что чужеземец уже весьма почтенный старик. Что он не переживет Гао и не примет управление пасекой на себя после его смерти. Но сплоченность, которой двое пожилых мужей достигли, забивая гвозди в доски, перевешивала даже отчетливое ощущение, что им не придется пережить еще полдюжины зим.
Старик Гао приметил небольшой аккуратный цветник, который незнакомец разбил недалеко от улья, который он взял в аренду и который он переставил довольно далеко от других ульев пасеки. Цветник с ульем был отгорожен мелкой сеткой от всего остального; в дополнении он вырезал в улье потайную дверцу на задней стенке, чтобы можно было снимать мед и одновременно не давать пчелам разлететься, чтобы они снимали пыльцу только с цветов под сетчатым куполом. Гао также приметил, что кроме клумбы с цветами, внутри купола стоял поднос с кусочками сахара, пропитанными жидкостями разного цвета. Кусочки были в основном ярко-красного и зеленого цветов; один был ослепительно-синего цвета, и один был канареечно-желтый. Старик попробовал спросить у незнакомца, что это, но тот лишь кивнул головой и улыбнулся, не сказав ничего.