Несколько дней спустя задержали одного рыцаря из придворных, который повздорил с другими рыцарями и многих ранил. И заключили его в тюрьму вместе с философом. Рыцарь, жалея философа, делился с ним едой, которую ему приносили. После того как рыцарь провел две недели в тюрьме, философ сказал ему:
Господин рыцарь, окажите мне одну милость и соблаговолите попросить завтра, когда вы предстанете перед королем, чтобы он сжалился надо мной. Ведь вы видите, в какой тоске и мучениях я пребываю, так что, если бы не ваше милосердие, давно бы уже умер я с голоду, питаясь этими жалкими порциями воды и хлеба. И еще, ваша милость, скажите сеньоре инфанте, что я выполнил ее приказание. Я буду за это вам очень признателен и благодарен.
Ответил ему рыцарь:
Как вы можете просить меня об этом? Ведь я раньше чем через год или два не выйду отсюда, если только наш Господь по доброте своей великой не свершит чуда.
Не пройдет и получаса, как вы окажетесь на свободе, — возразил философ. — А если нет, то не выйдете отсюда до конца жизни.
Рыцарь был изумлен словами философа, которые не выходили у него из головы. В это мгновение вошел альгвасил[217] и выпустил его из тюрьмы.
А затем случилось так, что один благородный человек прослышал, будто король приказал купить лошадей, дабы подарить их Императору Константинопольскому. А этот человек владел лучшим во всей Сицилии конем. И решил он отвести его королю. Увидев коня, король остался в восхищении от его необыкновенной красоты: крупный, статный, стремительный в беге, был он четырех лет от роду. Невозможно было найти в нем никакого изъяна, кроме одного, но очень значительного — у него висели уши.
Верных тысячу золотых дукатов стоил бы этот конь, не будь у него такого изъяна, — произнес король.
И не находилось никого, кто мог бы объяснить причину его. Тогда рыцарь, выпущенный из тюрьмы, сказал:
Ваше величество, не угодно ли будет вам послать за философом, который сейчас в тюрьме, ибо тогда, когда я был с ним вместе в заточении, он сообщал мне нечто необычное. И сказал мне, что если меня не выпустят через полчаса, то я не окажусь на свободе до конца жизни; и еще многое другое говорил совершенно справедливо.
Король приказал альгвасилу сей же момент привести философа. Когда тот предстал перед ним, король спросил, по какой причине у такого на редкость красивого коня обвислые уши.
Сказал философ:
Ваше величество, по очень простой: его вскормила ослица. А поскольку у ослиц уши висят, конь перенял от кормилицы ее природу.
Пресвятая Дева Мария! — воскликнул король. — Неужели слова философа — правда?
Послал он за тем благородным человеком, кому принадлежал конь, дабы спросить, чьим молоком он вскормлен.
Ваше величество, — отвечал хозяин, — уже жеребенком он был таким огромным, что кобыла не могла его родить. Пришлось разрезать ей живот, чтобы его достать. Кобыла умерла, а у меня как раз была тогда разродившаяся ослица. Я и отдал ей жеребенка, которого она вскормила. Так он и рос с ней рядом, покуда вы, ваше величество, его не увидели.
Велика мудрость этого человека, — сказал король.
Он приказал вновь отправить его в тюрьму и спросил, сколько хлеба ему выдавали.
Четыре унции, ваше величество, — ответил мажордом, — как вы приказали.
Прибавьте еще четыре, чтобы было восемь, — сказал тогда король.
И это было выполнено.
И прибыл туда торговец самоцветами из больших городов, Дамаска и Каира. На продажу привез он множество драгоценностей, в том числе — рубин чистой воды[218], огромных размеров, за который просил шестьдесят тысяч дукатов. А король давал за него тридцать. И никак не могли они сторговаться. Королю же очень хотелось его иметь, потому что был он такой необыкновенный и большой, какого не увидишь ни в соборе Святого Марка в Венеции[219], ни на могиле святого Фомы Кентерберийского[220]. А особливо хотел он его заполучить потому, что в письме, которое пришло послам Франции, их король сообщал, что намеревается приехать в Сицилию, дабы повидаться с королем и увидеть свою невестку, несравненную Рикоману. И король Сицилии желал выглядеть по такому случаю как пристало монарху. И сказал тогда рыцарь, выпущенный из тюрьмы:
Как можете вы, ваше величество, отдавать за него такую уйму денег? Ведь у него с нижней стороны три маленьких отверстия.
На это король ответил:
Я показывал его ювелирам, знающим толк в камнях. Они сказали, что, когда его будут оправлять, эта сторона окажется снизу и никто ничего не заметит.
Ваше Величество, хорошо бы при этом показать камень философу, ведь он сумеет его оценить.
Да, мы правильно сделаем, коли его позовем, — согласился король.
Привели философа, и король показал ему рубин. При виде отверстий философ положил его на ладонь и приложил к уху, потом закрыл глаза и замер. Через некоторое время он сказал:
Ваше величество, в этом камне — кто-то живой.
Как! — воскликнул торговец. — Разве видано, чтоб в камнях был кто-то живой?
Я готов отдать вашему величеству свои собственные триста дукатов и добровольно умереть, если это не так, — произнес философ.
Раз он готов умереть, то и я не задумываясь отдам свою жизнь и даже честь в придачу с камнем, коли в нем есть живое существо, — заявил торговец.
Когда они оба поклялись и философ отдал королю триста дукатов, рубин положили на наковальню, ударили по нему молотом, раскололи посередине и нашли в нем червя. Все, кто был при этом, изумились проницательности и мудрости философа. Торговец же, сильно пристыженный, не знал, ждать ли ему смерти или милости.
Ваше величество, воздайте же мне по праву, — попросил философ.
Король вернул ему деньги и отдал рубин. А затем позвал судей, чтобы они вынесли приговор торговцу.
Я убил одного человека, плохого, — сказал философ, — а теперь хочу сохранить жизнь другому, хорошему.
И с согласия короля философ простил торговца и вернул королю на куски расколотый рубин.
Получив его, король приказал снова отправить философа в тюрьму и спросил, сколько хлеба ему давали. Мажордом ответил, что восемь унций. Король сказал:
Добавьте еще восемь, чтобы было шестнадцать.
По дороге в тюрьму философ сказал альгвасилам:
Передайте королю, что он — не сын того великодушного и достославного короля Роберта[221], который был самым отважным и щедрым правителем в мире. Ибо дела его ясно доказывают, что он — отпрыск не короля, а булочника. И ежели пожелает он получить тому наглядные доказательства, я их ему предоставлю. А королевством владеет он не по праву, но как тиран, потому как и королевство, и корона Сицилии принадлежат герцогу Мессинскому. Бастарду же недопустимо и невозможно управлять никаким королевством, ибо сказано в Писании, что всякий нечистый побег должно рубить и предавать огню[222].
Услышав слова философа, альгвасилы немедленно передали их королю. Тот, узнав о них, объявил:
Ради спокойствия моей души я желаю знать, как все было на самом деле; когда наступит ночь, приведите его ко мне так, чтобы никто не видел.
Когда философ оказался один на один с королем, тот спросил его, правда ли то, что рассказал альгвасил. Философ с полным спокойствием и решимостью ответил:
Ваше величество, вам сказали совершенную правду.
Тогда открой мне, откуда тебе известно, что я — не сын короля Роберта.
Это нетрудно понять и ослу, ваше величество, и вот почему. Во-первых, когда я объяснил вам, откуда такие уши у лошади, в то время как никто при вашем дворе не мог этого ни понять, ни объяснить, вы отплатили мне четырьмя унциями хлеба. Затем — случай с рубином. Мало того, что я поставил на карту жизнь и те невеликие деньги, что имелись у меня; я еще и отдал вам рубин, который по праву принадлежал мне — ведь вас обманули бы, да на крупную сумму, если б не я. И за каждую из этих услуг вам следовало бы выпустить меня из тюрьмы и оказать милость. Я же не получил от вас никакой другой милости, кроме хлеба. Вот почему я легко догадался, что вы, ваше величество, — сын булочника, а не славной памяти короля Роберта.
Если ты захочешь остаться у меня на службе, — предложил король, — я исправлюсь и сделаю тебя своим советником. Однако я желаю при том узнать про все достовернее.
Ваше величество, не делайте этого, — сказал философ, — ибо иногда и у стен есть уши. Не говорите никому ничего, потому что, как говорят в Калабрии, чем больше наговоришь, тем больше навредишь, и, чем больше чешешь, тем больше зудит.
Но король, сильно пристыженный, невзирая на нежелательные последствия, каковые могли из этого произойти, позвал к себе королеву, свою мать, и мольбами и угрозами вынудил ее рассказать правду о том, как она уступила желаниям и вожделению одного мельника[223] в городе Реджио[224]'.