А еще Мила рассказывала, что на второй день одна матерая уголовница, арестованная уже в третий раз за поножовщину, — ненормальная, по словам Милы, хотела отобрать у нее сигареты, и тогда Мила плеснула ей в лицо кипящую воду. После этого с Милой никто не связывался.
Галя вырядилась. Настя предупреждала ее — одеваться надо просто, но, видимо, это и было «просто»: топ, расшитый блестками, джинсовые капри со стразами, сандалии с золотыми ящерицами… Харчпром какой-то.
Настя в коротких шортах, белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и кожаных шлепках от «Прада» немного стеснялась спутницы, но не везти же Галю переодеваться?
— Ух ты! Как все блестит! — заявила Мила, едва познакомившись с Галей.
Привычку говорить без обиняков Мила завела за время работы — так как большинство клиентов были знакомыми, друзьями, коллегами ее отчима и отца, то Мила, не стесняясь, выкладывала им все, что думает о странных, если не сказать тревожных идеях — вроде того, чтобы привезти на трехлетний юбилей сына живую пантеру и леопарда.
— Ну, да, это «Пинко», — сообщила несколько растерявшаяся Галя.
— Купальники с собой? — уточнила Мила. — Не люблю «Пинко». Издалека вроде хочется забрать все, что видишь, а вблизи смотришь — дрянь какая-то. Кстати, кто тебе красит волосы?
— Марина из «Провоста», — Галя вскинула голову.
— Руки ей надо вырвать, — кивнула Мила. — Тебе рыжий цвет не идет.
— А-а… — проблеяла Галя, но Мила уже ушла.
Галя злобно зыркнула на Настю.
— Такой она человек, — развела та руками. — Не обращай внимания.
Внутренний двор Галю впечатлил. Не мог не впечатлить.
Устроившись в шезлонгах с тарелками, Галя все еще продолжала озираться, прикидывая, наверное, во что обошлась вечеринка хозяйке.
— А это ее дом? — прошептала Галя на ухо Насте.
— Ага.
— А… Она его сама купила?
— Папа подарил.
— А! — Галя вроде обрадовалась. — А кто у нас папа?
Настя назвала фамилию. Глаза у Гали расширились.
— Есть еще отчим, — Настя сообщила, кто же отчим.
У Гали отвисла челюсть — вместе с непрожеванной тарталеткой.
— Понятно… — протянула она.
— У Милы свой бизнес. Что-то вроде клуба, организация праздников.
— И сколько она зарабатывает? — с легкой иронией поинтересовалась Галя, уверовавшая, что Мила — заурядное избалованное дитятко богатых родителей.
— Тысяч двадцать-тридцать в месяц. Иногда больше.
Галя поразмыслила.
— В рублях?
— В евро, — поправила ее Настя.
Галя впала в задумчивость.
Настю она раздражала. И сама по себе, и как жена Максима. Но Настя умела играть. Именно поэтому она и пошла в актрисы — из-за того, что поняла, в жизни мы все притворяемся. Ради личной выгоды.
Все по Станиславскому — и психология, и драматическое мастерство. А психология Гали была такой, что она тоже играла — только бездарно. Не пережив еще триумф от завоевания Максима, эта прожорливая крыска уже лезла в высший свет. Только вот она не понимала, что такие, как она, всегда остаются самими собой — хоть корону им на голову надень, хоть мантию, подбитую горностаем, на плечи накинь, не станет Галя царицею, будет жадной старухой у разбитого корыта. Такие не создают новое, они разрушают старое. Пока Галя сидела тихо у себя в Медведкове, она была тем, чем Максим хотел ее видеть, — обычной женщиной без претензий, с которой мужчина его типа может скоротать пару лет жизни. Галя была тихой гаванью — пусть не самой живописной, не самой удобной, открытой всем ветрам, но все же убежищем, где можно отдохнуть от житейских бурь.
Настя живо это раскусила и увидела лишь один способ заполучить Максима — дать Гале то, от чего та не сможет отказаться.
Галя ведь была крепким сорнячком — уж она-то уцепится за возможность расти на плодородной почве, а не на каменных глыбах.
Она ведь и Максима наверняка так же прихватила, вцепилась репейником — и никуда не деться, не успел очухаться — а ты уже женат.
Интрига?
А почему бы и нет?
Весь вечер Галя таращилась по сторонам, ожидая, наверное, увидеть то, что ожидала, — гламурных див в купальниках от Кавальи, непременно на шпильках — даже у бассейна, но контингент был иной.
Не было глянца, отражающего свет, благодаря которому стирается личность и появляется нечто усредненно роскошное. Не было азиатской показухи, отвлекающей внимание от природной красоты, которая заключается не в тех чертах, к которым стремятся постоянные клиентки «пластиковых» хирургов, мастерящих из живых людей Барби, а в личных особенностях — в широких бровях, в носах с горбинкой, в аристократичных, немного лошадиных лицах, в массивных скулах. Лучшие модельные агентства Нью-Йорка оптом бы приобрели всех гостей Милы — была бы такая возможность, потому что у них имелось то, чего нет у изголодавшихся по «гламуру» девиц, рвущихся в этот бизнес, — индивидуальность.
Ну, и особый стиль одежды — все дорого, но просто, никакой нарочитости, кукольности, нарядности, которую изо всех сил вытравливают умные матери из подрастающих дочерей — стразов, блесток, заколочек с фальшивыми драгоценностями, теней с блестками…
Не то чтобы Настя была уж так против блеска и некоторой мишуры, но бездумное обвешивание фальшивыми бриллиантами вызывало у нее дурноту и желание своими руками сорвать безвкусные излишества.
Здесь чувствовался класс, и Галя все никак не могла в нем сориентироваться. И лучше бы не пыталась. Результат вышел настолько ошеломительным, что даже Настя потеряла чувство юмора.
Двадцать первого августа, пригласив всех к себе на день рождения, Настя чуть в обморок не упала, завидев Максима с новой женщиной. Правда, выяснилось, что новая — это хорошо забытая старая, то есть преобразившаяся Галя. Во-первых, изменился цвет волос — Галя стала шатенкой, как и Настя. Во-вторых, нарастила волосы. Платье то ли от «Пуччи», то ли в стиле «Пуччи» выглядело очень даже мило. Общую картину портили жуткие нарощенные ногти с рисунком, но, в общем и целом… как ни горько признать… выглядела она мило.
— Галя сошла с ума, — шепнул Максим Насте, когда появилась возможность поговорить без свидетелей.
— Ура! — хмыкнула та.
— Тебе весело, — кивнул Максим. — А у меня не женщина, а бормашина — только и делает, что зудит: я нашла та-акой салон красоты — дай денег, я купила та-акое платье, денег больше нет, поехали в сентябре покатаемся на яхте — есть деньги?
— Макс, прости, но мне наср…ть, — грубо отрезала Настя и ушла к гостям.
«И чего ты добилась, Настенька? Любовник жалуется на жену, у которой появились псевдоаристократические замашки и творческие амбиции? Тебе это надо?»
В середине праздника Мила оттащила хмельную Настю в туалет.
— Окстись! — посоветовала она.
— Ты о чем?
— Не надо так таращиться на этого твоего Максима! — рявкнула Мила.
— Я не таращусь! — пролепетала Настя.
— Таращишься! — настаивала Мила.
И тогда Настя уселась на толчок и разревелась.
— Как меня все это заколебало! — завыла она, размазывая по лицу макияж.
Перепуганная Мила закрыла окно и врубила вытяжку с музыкой.
— Какая же я дура! — подвывала Настя. — Почему?.. Ну, почему мне так плохо? Почему я не могу влюбиться в человека, который будет меня обожать, сдувать пыль с моих туфель?
— Потому что это невозможно, — Мила подала ей рулон туалетной бумаги.
— Что делать?
— Удрать подальше.
— У меня съемки! — всхлипывала Настя.
— Настя, я тебе скажу, как это выглядит со стороны, — Мила сложила руки на груди. — Красивая, почти молодая женщина…
— Спасибо, ты — настоящая подруга! — обиделась Настя.
— …влюбляется в мужчину, который хорош собой, признаю, но больше я в нем особенных достоинств не вижу. К тому же он женат. Так что все это — блажь.
— Не блажь! Это не может быть блажью, если мне так плохо! Понимаешь?
— Настя, ты ведь истеричка, — улыбнулась ей Мила.
— Почему это? — Настя вскинула голову.
— Потому что ты — творческая личность.
— Умеешь ты льстить! — покачала головой Настя. — А давай рассмотрим другую версию. Я встретила мужчину всей своей жизни… Не надо рожи тут строить! — прикрикнула она на Милу, которая изобразила на лице самую едкую иронию. — А у него уже есть другая женщина. И я не знаю, что мне делать, потому что мой мужчина слегка притормаживает.
— Настя, б…ь, ну, почему он? — завопила Мила.
Настя задумалась.
Он… Талантливый. И красивый. Разве этого не достаточно? Ко всему прочему — хорош в сексе и прекрасно образован. С ним интересно. У него отличые корни. Что еще надо для счастья? И он ее любит.
— Да потому что, б…ь, мне интересно, когда все неправильно! — рассердилась она. — О чем я буду в мемуарах писать? О том, как жила с ним счастливо и умерла в один день?