Наконец, они отправились в путь.
По дороге Галя все порывалась остановиться у магазина, купить то гель для душа, то обезжиренный творог, и Настя с Гришей таскались за ними по супермаркетам и уездным магазинам, потому что и гель, и творог были не те, не правильные.
Наутро решили идти купаться. Причем утро у всех началось по-разному. У Насти и Гриши, спавших в главном доме, — в одиннадцать.
У Максима непонятно когда, а вот Галя вроде как в шутку обозвала их сонями.
— Ну, вы и спите! — ахнула она, завидев Настю, вышедшую в сад с чашкой кофе.
До полудня оставалось чуть меньше получаса.
— В смысле? — ровно, на одной ноте, уточнила все еще сонная Настя, которая не умела, открыв глаза, сразу начинать жить.
— Ну, все проспали! — хохотнула Галя.
Что же тут смешного, дамы и господа?
— А что было? — дружелюбно-дружелюбно поинтересовалась Настя.
— Ну, мы встали в половине девятого, — сообщила Галя.
— Кровать неудобная? — разволновалась Настя.
— Нормальная, — Галя пожала плечами. — А…
— Что же вы вскочили в такую рань? — Настя изобразила настоящее потрясение.
— Я… — начала Галя, но тут явился Гриша, с которым на эту тему спорить было бессмысленно: он выглядел так, будто спал от силы часа полтора.
— Что вы так кричали? — буркнул он. — У меня под окном!
— Я? — покраснела Галя.
— Максим! Максим! — передразнил Гриша. — Вы его что, потеряли?
Галя вроде собиралась всерьез обидеться, но, как ни странно, догадалась, что Гриша ворчит всегда — по-другому общаться не умеет, и замолчала.
— Пойдем купаться? — предложила Настя.
— Купаться?! — с отвращением воскликнул Гриша. — Конечно!
Почему-то он всегда любые предложения воспринимал как истинный православный, которого в пост угощают скоромной свининой. Но неизменно на все соглашался.
Максим вышел из душа с мокрыми волосами, в прилипших к влажному телу белых шортах — аристократ, ей-богу. Выглядел этот гад так, словно все утро занимался сексом. Хотя это вряд ли — зачем тогда Галя под окнами у Гриши кричала: «Максим!»? Может, он занимался сексом не с женой, а с… поселянками?
После завтрака отправились на пляж. Настя повела их далеко, к санаторию, бывшему советскому, теперь частному, куда ее, как любимицу публики, пускали на белый морской песок, в цивилизацию. На пляже были бар, шезлонги, махровые простыни, тенты и тихая буржуазная публика. Галя сняла сарафан в крестьянском стиле — сборочки и цветочек, который ей решительно не шел, и Настя с недовольством оценила ее подтянутую фигуру — только задница низковата и бедра как-то странно вывернуты.
Настя же скинула белое платье с зап?хом и тут же стало ясно, как божий день, что ни в какое сравнение с ней крепышка Галя не идет.
Стройные ручки-ножки с тонкими, прозрачными кистями-щиколотками, длинные, словно вытянутые неким механизмом, но мускулистые, с красивым женским рельефом, крепкая грудь второго размера, высокая шея… Настя была немножко инопланетянкой, как бы по ту сторону зеркала, которое и стройнит, и смуглит, и сглаживает неровности. И пока Галя трясла сиськами, поднятыми желтым бюстгальтером, и суетилась, переставляя шезлонг то вправо, то влево, Настя легко устроилась на полотенце, расслабилась и отрешилась от всего сущего.
— У кого есть зажигалка? — послышался голос Максима.
Настя вслепую залезла в сумку, нащупала зажигалку и протянула на голос. Глаза почему-то открывать не хотелось. Их руки коснулись друг друга — и это было словно удар под дых. Дыхание перехватило от странной душевной боли, от резкого, как хук слева, желания.
Настя все-таки прищурила один глаз и сказала:
— Не потеряй, она у нас единственная.
Позже они отобрали надувное колесо у знакомых, нашедшихся здесь у Гриши, и бросились в воду. Настя захватила колесо и отбивалась от нападений, но промчался катер, поднял волну, она перевернулась и рухнула на Максима. Он коснулся ее целых три раза!
Двумя руками за талию, а ее бедро проехалось по его ноге. Руки переплелись, когда они спасали чужое колесо. Одна рука — на ее стопе, другая — в ладони, когда он помогал ей влезть обратно.
Галя-ундина вынырнула из ниоткуда и тут же обозначила приоритеты — повисла на муже и уволокла его куда-то. Наверное, на дно, к жабам и змеям.
Честное слово, детский сад! Ведь Настя не просто так опрокинулась — нарочно упала в его объятия. Вот на какие хитрости приходится идти взрослой женщине, чтобы всего-то коснуться мужчины!
Можно было, конечно, задушить это не раскрывшееся чувство на корню, но не могла она бороться с желанием — оно было слишком сильным. Уложило ее на обе лопатки.
Потом они сидели под тентом и потягивали коктейли. Гриша заснул.
Галя устроилась чуть в стороне от Максима и зыркала по сторонам. Видимо, она была из тех женщин, что стыдятся нежности, сексуальных полунамеков, близости — все это ей заменяли строгость, придирчивость и какая-то сучья ревность собаки к своим детенышам. Не было у них ни влюбленных взглядов, ни случайных касаний, что так много значит для парочек.
Ну, почему Галя? Почему он выбрал ее, а не тихое бледное создание, которое возбуждается от рецептов и пеленок?
Хотя, возможно, ранить такое вот создание Настя бы постеснялась, а вытравливать из Максима эту жуткую Галю было не стыдно, не безнравственно.
Они вернулись на дачу, и ловкая Настя умудрилась столкнуть Галю с соседкой, такой же местечковой кикиморой. Девицы сдружились и отправились к соседке на чай.
А Настя, Гриша и Максим отлично поработали в беседке, под люстрой с шелковым абажуром, за обеденным столом, на который Вера Ивановна накинула тяжелую бархатную скатерть с бахромой — трофей, вывезенный с парижского блошиного рынка. Беседка превратилась в кабинет, и горели свечи, и чирикали птицы, одной из которых, возможно, был соловей, и в зрачках отражалось пламя — и в этом сумрачном свете расцветали любые надежды, как бывает только летними вечерами.
Весь следующий день они трудились, пока Галя загорала с соседкой, а вечером втроем неожиданно напились, и руки Насти и Макса все чаще сплетались — пусть для этого и нужен был предлог: зажигалка, стакан, конфетница, ручка, и пламя в глазах трепетало просто так, без отражавшихся в них свеч, и, казалось, нужно лишь сделать шаг. Один шаг.
Глава 9
Шаг был длиною в неделю. Каждый день они встречались то с Максимом, то с Гришей и уже несколько подустали друг от друга, даже сексуальное напряжение упало вольт до пятидесяти.
— Насть, я в восемь не могу, мне мебель из реставрации привозят, так что давай либо завтра, либо совсем поздно, — предупредил Максим за час до встречи.
— Куда привозят?
— В Большой Харитоньевский, на квартиру, — пояснил Максим.
— Ну, давай тогда я к тебе подъеду.
— Давай! — обрадовался он.
Дом был не очень старый — сталинский, ранней застройки.
Квартира пахла ремонтом. В гостиной на столе, с которого, видимо, только что сорвали защитную пленку, стояли пластиковые коробки с роллами, суши и бутылка коньяку.
— Ух ты! — обрадовалась Настя. — Пир на весь мир!
Было что-то особенное в этой обстановке. Первое свидание? Сколько раз Настя ходила на первые свидания в рестораны? Не счесть. Рестораны, чтобы поесть, рестораны, чтобы себя показать, просто не очень удачные рестораны. Однотипные, массового производства и широкого потребления свидания.
Но вот сейчас они сидели в квартире, где всюду расставлены банки с краской, валяются груды кистей, лотков, мешки с цементом, мебель упакована в бумагу и пластик, окна открыты нараспашку, в банке из-под огурцов зачахли ромашки, а на массивном столе из карельской березы — набор юного соблазнителя: суши и бухло.
— Это твоя квартира? — спросила Настя.
— Сейчас моя, а раньше была дедушкина.
— А кто у тебя дедушка?
— Дипломат. Говорил на пяти языках. И всю жизнь пил коньяк, — улыбнулся Максим.
— А родители?
— Мама — стилистка, живет в Америке. Отец — политтехнолог. Бывший.
Максим разлил коньяк, звякнул бокалом о ее бокал и рассказал сложную семейную интригу.
Его дед в двадцать лет женился на девушке, похожей на ангела. Армянку с большими, как у инопланетянки, глазами, белой фарфоровой кожей, черными волосами отдали за него замуж друзья семьи.
Прадед, тоже дипломат, работал в те времена в Колумбии. На следующий год искрившийся от невиданного счастья муж решил устроить второй медовый месяц и поехал с женой к отцу. Там, гуляя по улицам Боготы, они петляли по переулкам судьбы, пока Фортуна, не иначе как позавидовавшая чужому невозможному счастью, не привела их к дому, из которого выскочил угашенный дешевым кокаином местный подонок. Глядя на них остекленевшими глазами, урод выхватил пистолет и разрядил его в живот красавицы-армянки.