– Наркоманы свято уверены, что мы, врачи, обязаны снабжать их наркотиками, – стал объяснять Уоррен, голос его погас. – Они не хотят, чтобы их лечили, это их отпугивает.
Хеллиер тупо смотрел на Уоррена.
– Но ведь это чудовищно, – сказал он. – Вы давали ей героин?
– Давал.
– И не лечили?
– Практически нет. Нельзя лечить человека, который ни за что не хочет лечиться. В Англии нет закона о принудительном лечении.
– Но вы потворствовали ей? Вы давали ей героин.
– А вы предпочли бы, чтобы не давал? Вы предпочли бы, чтобы она шаталась по улицам в поисках героина, добывала его черт знает где? У подпольных барыг и за баснословную цену. Кто знает, с какой дрянью этот героин обычно смешивают. По крайней мере, тот препарат, который давал ей я, соответствовал фармацевтическим стандартам, а это резко снижало шанс заразиться гепатитом.
Хеллиер как-то обмяк.
– Не понимаю, – сказал он. – Просто не понимаю.
– Да, не понимаете, – согласился Уоррен. – Вот вы обвиняли меня в нарушении врачебной этики. Впрочем, об этом потом. Так вот. Он сложил ладони. – Через месяц я убедил Джун начать лечение. Для таких, как она, есть специальные клиники. Она провела в одной из них двадцать семь дней. – Он пристально посмотрел на Хеллиера. – На ее месте я бы там не продержался и неделю. Джун была волевой девушкой, сэр Роберт.
– Я ничего не знаю об этом... э-э... лечении.
Уоррен открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет. Взяв одну, он, помедлив, протянул пачку Хеллиеру.
– Извините. Вы курите?
– Спасибо, – сказал Хеллиер и взял сигарету. Уоррен перегнулся через стол и чиркнул зажигалкой. Затем закурил сам. Некоторое время он смотрел на Хеллиера, словно изучая его.
– Здесь тоже есть наркотик, – сказал он, вынимая сигарету изо рта, – но наркотик не очень сильный, – никотин. Он создает зависимость в основном психологическую. Имея сильную волю, можно бросить курить. – Он наклонился вперед. – Героин – дело другое. Возникает физическая зависимость. Организм требует его, а разум практически бездействует. Он откинулся назад. – Наркоман, не получив вовремя дозу наркотика, может умереть. И мы, врачи, непременно учитываем это, приступая к лечению.
Хеллиер побелел.
– Она мучилась?
– Да, – сказал Уоррен холодно, – я бы охотно вам солгал, но это так. Они все мучаются. Они испытывают такие страдания, что лишь один из ста может это выдержать, Джун продержалась какое-то время, но потом сбежала. Я не мог заставить ее вернуться – повторяю, лечение добровольное.
Сигарета в пальцах Хеллиера заметно дрожала. Уоррен продолжал:
– После этого я долгое время ее не видел. Но она вернулась полгода тому назад. Они все рано или поздно возвращаются. Она просила у меня героин. Но я уже не мог ей его выписать. Порядки изменились – теперь наркоманы должны были обращаться в специальные государственные клиники; Я предложил ей вновь пройти курс лечения, но она и слышать об этом не хотела. Мне все же удалось поместить ее в клинику, где я мог быть рядом с ней как консультант, – ведь я знал ее и знал историю ее болезни. Ей прописали героин и давали минимальную дозу, пока она не умерла.
– Однако она умерла от слишком большой дозы.
– Нет, – сказал Уоррен. – Она умерла от дозы героина, растворенной в метиламфитамине, а этот коктейль действует очень сильно. Амфитамин ей прописан не был, она его где-то раздобыла сама.
Хеллиер весь трясся.
– Вы ко всему этому относитесь как-то очень спокойно, Уоррен, – сказал он срывающимся голосом. – По моему мнению, слишком спокойно.
– Мне приходится быть спокойным, – возразил Уоррен. – Врач, который позволяет себе излишние эмоции, вредит и себе, и пациентам.
– Гуманный, объективный, профессиональный подход, – с насмешкой сказал Хеллиер. – Но вы погубили мою Джун. – Он ткнул свой дрожащий палец почти под нос Уоррену.