У двери мы увидели беднягу заключенного, который явно голодал, ибо, когда ему налили его половник бульона, он попросил, чтобы ему дали больше хлеба, чем обычно.
– Чего он хочет? – спросил сержант.
– Немного больше хлеба. Дай ему!
– Хорошо, пусть будет так, но только ради тебя!
Потом мы были у еврея. Здесь мне пришлось помолчать, ибо еврей говорил по-турецки. Он подал много жалоб, которые, с моей точки зрения, были вполне обоснованны, но его даже не выслушали.
В следующей камере был старый курд. Он только попросил разрешения поговорить с судьей. Сержант пообещал ему это, рассмеявшись.
Наконец открыли последнюю камеру. Амад эль-Гандур сидел в самой глубине ее на корточках и, казалось, вовсе не хотел шевелиться, однако, увидев меня, сразу же подошел.
– Это араб? – спросил я.
– Да.
– Он говорит по-турецки?
– Он вообще не говорит.
– Вообще?
– Ни слова. Поэтому ему и не дают горячей пищи.
– Мне с ним поговорить?
– Попробуй!
Я подступил к нему и сказал:
– Не говори со мной!
Амад эль-Гандур никак не отреагировал на мои слова и ничего не ответил.
– Видишь, он и тебе не отвечает! – разгневался сержант. – Скажи ему, что ты великий эмир, тогда он, пожалуй, заговорит.
Теперь я точно убедился в том, что стражи действительно не знают арабского, но, даже если бы они знали его, диалект хаддединов, несомненно, был им незнаком.
– Сегодня вечером будь готов, – сказал я Амаду. – Может быть, я смогу еще вернуться.
Амад стоял гордо, также никак не реагируя на мои слова.
– И теперь он не говорит! – буквально закричал унтер-офицер. – Тогда он сегодня не получит и хлеба, потому что он не отвечает даже эфенди.
Осмотр камер-дыр закончился. Теперь меня повели дальше по зданию. Я не возражал, хотя мне уже это было не нужно. Вскоре все завершилось, и Мерсина уставилась на меня вопрошающе.
– Ты сможешь сварить заключенным кофе? – спросил я.
– Да.
– И дать им достаточную порцию хлеба?
– Да.
– Сколько это будет стоить?
– Тридцать пиастров, эфенди.
То есть примерно два талера. Заключенные получат, пожалуй, продуктов вряд ли больше чем на марку. Я вытащил кошелек и протянул ей деньги.
– На, возьми, но я желаю, чтобы все заключенные получили и хлеб, и кофе.
– Конечно, все, эфенди!
Я дал старухе и сержанту по пятнадцать и арнаутам по десять пиастров на чай, чего они явно не ожидали. Поэтому они были бесконечно благодарны и, когда я уходил, согнулись в почтительном поклоне и стояли так до тех пор, пока я не свернул в переулок.
Придя домой, я сразу же посетил Мохаммеда Эмина. Рядом с ним был Халеф, незаметно принесший турецкую одежду, – в доме не было ни Мерсины, ни Селима.
Я подробно рассказал хаддедину о своем визите в тюрьму.
– Значит, сегодня вечером! – обрадованно воскликнул он, выслушав меня.
– Если это будет возможно, – добавил я осторожно.
– И как ты хочешь все это обустроить? – поинтересовался хаддедин.
– Я попытаюсь, если случай не преподнесет мне ничего лучшего, заполучить у аги ключ и…
– А если он тебе его не даст? – перебил меня Мохаммед Эмин.
– Я возьму его! Затем я подожду, пока уйдет стража, и открою Амаду камеру.
– Это слишком опасно, ведь они могут тебя услышать.
– Не думаю. Последнюю ночь они не спали и поэтому очень устали. Потом, я дал каждому из них бакшиш, который они непременно потратят на ракию, что явно усыпит их. Кстати, я заметил, что замок внешней двери открывается бесшумно. Если я буду достаточно осторожен, то все пройдет благополучно.
– А если ты все-таки попадешься?
– Не беспокойся. Для стражи я приготовил отговорку, но вот если они застанут меня вместе с заключенным, то тут уж придется действовать быстро, в зависимости от обстоятельств.
– Куда ты приведешь Амада?
– Как только он будет свободен, ему надо немедленно покинуть город.