Это была простая мудрость. Не бывает безупречных отношений. Но если любишь, тянешь лямку.
Адель настояла, что сама поведет машину, — сказала, что знает дорогу и так они доберутся быстрее. Ехала она, конечно, со скоростью черепахи, и на месте они были уже почти в половине десятого. Конечно, по стандартам внешнего мира — достаточно рано, но больницы — это автономные царства со своим временем, и по здешним меркам, что половина десятого, что два часа ночи — одинаково. В пустых коридорах было тихо, палаты погружены во тьму.
Однако сестра, проводившая Уилла и Адель в палату Хьюго, оказалась разговорчивой, и ее голос звучал слишком громко в этой тишине.
— Когда я в последний раз к нему заглядывала, он не спал, но кто знает, что сейчас. От болеутоляющего может и сморить. Так вы, значит, его сын?
— Да.
— Ага, — сказала она с почти застенчивой улыбочкой. — Он иногда говорит о вас. Ну, вообще-то бредит. Но он так хотел вас видеть. Ведь вы Натаниэль?
Ответа она ждать не стала — рассказала, как Хьюго перевели в палату на двоих, потом человека, с которым он лежал, выписали, так что он теперь один, и это замечательно. Уилл пробормотал, что это просто здорово.
— Ну, вот мы и пришли. — Дверь была приоткрыта. — Хотите войти и сделать сюрприз?
— Да нет, — ответил Уилл.
У сестры был несколько озадаченный вид, потом она решила, что не расслышала, и с глупой улыбкой пошла прочь по коридору.
— Я подожду здесь, — сказала Адель. — Эти минуты должны быть только вашими.
Уилл кивнул и, шагнув за порог, через двадцать один год снова оказался в обществе отца.
II
Рядом с кроватью горел ночник, слабый свет отбрасывал на стену монументальную тень Хьюго. Он с закрытыми глазами полулежал на горе подушек.
У Хьюго была ухоженная окладистая борода. Длиной добрых десять дюймов, аккуратно подстриженная и расчесанная в подражание великим покойникам: Канту, Ницше, Толстому. Это были умы, по которым Хьюго мерил современную философскую мысль, современное искусство и приходил к выводу об их ущербности. Борода была скорее седая, чем черная, а от уголков рта сбегали совсем белые пряди, словно Хьюго ел сметану. Волосы, напротив, были коротко острижены и зачесаны назад, что подчеркивало форму черепа, похожего на купол римского храма. Уилл смотрел на отца, думая о том, что он выглядит как диктатор. Потом губы Хьюго шевельнулись, и он едва слышно сказал:
— Значит, ты вернулся.
Глаза его открылись и нашли Уилла, сделав знак приблизиться.
— Дай-ка я на тебя посмотрю.
Уилл покорно шагнул на свет.
— Годы тебя не пощадили. Это солнце виновато. Уж если шляешься по миру, носи шляпу.
— Я это запомню.
— Где ты скрывался на этот раз?
— Я не скрывался, па. Я…
— Я думал, ты совсем меня бросил. Где Адель? Она здесь? — Он потянулся за очками на ночном столике, но неловко сбросил их на пол. — Чертовы очки.
— Они целы, — сказал Уилл, поднимая очки с пола.
Хьюго надел их одной рукой. Уилл знал, что помогать ему не надо.
— Где она?
— Ждет у двери. Она хотела дать нам несколько драгоценных минут.
И теперь, как ни удивительно, Хьюго не смотрел на Уилла — изучал складки на одеяле, морщины на руках. Вид у него был совершенно отсутствующий.
— Драгоценных минут? — переспросил он. — Это американизм?
— Вероятно.
— И что же он означает?
— Боже мой… — вздохнул Уилл. — С места в карьер…
— Нет-нет, мне просто интересно, — сказал Хьюго. — Драгоценные минуты.
Он вытянул губы.
— Глупое выражение, — сдался Уилл. — Не знаю, почему оно пришло мне в голову.
Хьюго, почувствовав себя в безвыходном положении, уставился в потолок.
— Может, позовешь сюда Адель? Мне нужно, чтобы она привезла кое-какие туалетные принадлежности…
— Кто это сделал?
— …зубную пасту и еще кое-что…
— Папа, кто это сделал?
Хьюго помолчал, губы его шевелились, словно он жевал хрящик.
— С чего ты решил, что я знаю? — спросил он.
— Зачем все время возражать? Мы не на занятиях. И я не твой ученик. Я твой сын.
— Почему ты так долго не возвращался? — спросил Хьюго, снова посмотрев на Уилла. — Ты ведь знал, где меня найти.
— Ты был бы рад моему приезду?
Хьюго не отвел глаза.
— Может, не столько я, — четко выговорил он. — Мать очень расстраивало твое молчание.
— Элеонор знает, что ты здесь?
— С какой стати я стал бы ей сообщать? И Адель вряд ли это сделала. Они друг дружку ненавидели.
— Может, стоит ей сказать?
— Зачем? — резонно возразил Хьюго. — Я не хочу ее здесь видеть. Между нами не осталось любви. У нее своя жизнь. У меня своя. Единственное, что у нас общего, это ты.
— Ты говоришь это, словно обвиняешь.
— Нет. Просто ты так слышишь. Некоторые дети скрашивают неудачные браки. Но ты не из таких. Я тебя в этом не виню.
— Так мы вернемся к тому, о чем я спросил?
— О чем?
— Кто это сделал?
Хьюго снова стал смотреть в потолок.
— Я читал твою статью в «Таймс» года полтора назад…
— Что с тобой, черт возьми?..
— …что-то о слонах. Это ты написал?
— Подписано моим именем.
— Я думал, может быть, это сделал за тебя какой-нибудь писака. Полагаю, ты думал, что создаешь нечто поэтическое, но, боже мой, как ты мог поставить свое имя под этой писаниной?
— Я описывал то, что чувствовал.
— Ну конечно, — сказал Хьюго устало и обреченно. — Если ты так чувствуешь, значит, это истина.
— Я тебя разочаровал.
— Нет-нет. Я никогда не питал надежд в отношении тебя, как же я могу разочароваться?
В его словах была такая безмерная горечь, что у Уилла перехватило дыхание. Все это не имеет значения. Все в конечном счете дерьмо собачье.
— Правда?
— Господи боже мой, да. — Он посмотрел на Уилла с напускным удивлением. — Разве не об этом ты вопил все эти годы?
— Я не воплю.
— Как ни назови. Для большинства это негромкий визг. Может, поэтому он и не дает результата. Может, поэтому твоя возлюбленная мать-земля…
— Пусть она идет в задницу…
— Нет, сначала ты, я настаиваю.
Уилл, уступая, поднял руки.
— Хорошо, ты победил, — сказал он. — У меня нет желания с тобой препираться. Поэтому…
— А, брось.
— Я позову Адель, — закончил разговор Уилл, отворачиваясь от кровати.
— Подожди…
— Чего ждать? Я приехал не для того, чтобы выслушивать твои иронические замечания. Если не хочешь говорить мирно, давай вообще не будем разговаривать.
Он был почти у двери.
— Подожди, я сказал, — потребовал Хьюго.
Уилл остановился, но оборачиваться не стал.
— Это был он, — сказал Хьюго очень тихо.
Уилл бросил взгляд через плечо. Отец снял очки и смотрел куда-то перед собой.
— Кто?
— Не будь таким тупым, — устало сказал Хьюго. — Ты знаешь кто.
Уилл почувствовал, как сердце забилось сильнее.
— Стип? — спросил он.
Хьюго не ответил. Уилл повернулся лицом к кровати.
— Это сделал с тобой Стип?
Молчание. А потом — еле слышно, едва не с почтением:
— Это твоя месть. Радуйся.
— На кой черт?
— На тот, что больше у тебя такой возможности не будет.
— Я спрашиваю, на кой черт ты ему сдался?
— Ах, это. Чтобы добраться до тебя. Почему-то для него это важно. Он признался в любви к тебе. Можешь делать с этим что хочешь.
— Почему ты не сообщил полиции? Ты должен был им сказать.
Хьюго заговорил, только когда Уилл вернулся к кровати.
— А что я должен был им сказать? Я не хочу быть замаранным и самой малой частью этой… связи… между тобой и этими существами.
— В этих отношениях нет ничего сексуального, если ты этого боишься.
— Мне плевать на твои предпочтения в спальне. Humani nil a me alienum puto. Теренций…
— Я знаю эту цитату, па, — устало сказал Уилл. — «Ничто человеческое мне не чуждо». Но она не имеет отношения к данному случаю.
Хьюго прищурил опухшие глаза.
— Ты ведь ждал этого момента? — сказал он, скривив губы. — Ты чувствуешь себя хозяином положения. Приехал сюда, делаешь вид, будто хочешь помириться. Но на самом деле тебе нужна месть.
Уилл открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и сказал правду:
— Может быть, ты в чем-то прав.
— Так что твое время наступило, — сказал Хьюго, уставясь в потолок. — Ты прав. Теренций тут ни при чем. Эти… существа, они не люди. Ну вот. Я и сказал. Пока лежал здесь, много думал о том, что это значит.
— И?
— В конечном счете ничего особенного это не значит.
— Думаю, ты ошибаешься.
— Ну конечно, что еще ты мог сказать.
— Во всем этом есть нечто необычное. Ожидание в конце.
— Как человек, который ждет конца, я не вижу в этом ничего, кроме унылого существования и застарелой боли. Кто бы они ни были, они не ангелы. И не покажут тебе чудес. Переломают кости, как переломали мне.