А как-то в одном из московских интернатов на литературном утреннике состоялся такой разговор после обсуждения книги "Улица младшего сына":
- Вы встречались сами с Володей Дубининым?
Объясняю, что я узнал о героической жизни и подвигах Володи Дубинина уже после войны. Тотчас же в зале взлетает ладошка:
- А Павлика Морозова вы видели?
Рассказываю, что Павлик погиб еще тогда, когда я не занимался литературной работой. И тут же замечаю, что в углу зала все тянется вверх чья-то нетерпеливая рука. Делаю знак. Поднимается тугощекий мальчуган. Смотрит на меня с безграничным доверием:
Лев Кассиль... А вы были лично знакомы с Гаврониным?
Но, пожалуй, самый большой эффект произвел я, выступая в одном из кино близ завода имени Лихачева. Дело было на каникулах. Меня попросили выступить перед началом сеанса. Я очень не люблю такие выступления: ребята пришли смотреть фильм и относятся к тебе, как к помехе, возникшей перед экраном. Но кому-то понадобилось поставить в ведомости о проведении детских каникул галочку в графе: "Выступление писателя". И я со скрипом душевным согласился.
А накануне у меня стали ручные часы. И я отдал их поправить в мастерскую. Пока же пришлось надеть на руку запасные. По дороге на выступление я заехал в мастерскую и получил уже починенные часы, которые надел на свободную руку.
Выступление проходило, как я и ждал, ужасно. Что я говорил, не слышно было даже мне самому. В переполненном зале занимались выяснением взаимоотношений между разными рядами, причем дело не ограничивалось одними лишь пререканиями... Я с тоской поглядел на часы, бывшие у меня на левой руке: сколько еще для приличия надо постоять на эстраде?.. Мне казалось, что я торчу перед экраном не менее четверти часа. Но выходило по часам, что я начал лишь пять минут назад. Чтобы проверить это, я взглянул на исправленные часы, которые были у меня на правой руке. И сличил время. Я непроизвольно свел перед собой руки, и жест этот произвел чудо. Зал мгновенно замер. Наступила такая тишина, будто все разом покинули помещение кино. Я даже с опаской поглядел в зал. Но все были на своих местах. Тогда я негромким голосом прочел новогодний рассказ. И ушел со сцены на цыпочках, провожаемый, однако, такими овациями, что у меня постепенно отвердел шаг.
Вечером мне позвонил мой знакомый инженер завода имени Лихачева:
- Здравствуй! Ты, оказывается, у наших ребят сегодня выступал? Ну, брат, потряс ты... Сынишка пришел, всем рассказывал: "Вот к нам сегодня писатель приезжал... До того занятый, что двое часов на нем! Так все время и проверяет!"
Мне часто приходятся бывать у больных ребят, надолго прикованных к постели. Однажды пришлось принимать военно-морской парад, который в санатории у Серебряного бора, па окраине столицы, придумали сами малыши, прочитав мою книжку "Далеко в море". Да, это был парад, парад с торжественным маршем, и с подъемом флага, и с музыкой. Но двигался только принимавший парад, то есть я. А все участники, с приколотыми на груди к рубашонкам сине-белыми треугольниками, вырезанными из бумаги наподобие матросских воротников, оставались распростертыми на кроватях. Они козыряли, играли на гребенках, изображая корабельных оркестрантов, поднимали над койками цветные флаги по протянутым через палату веревкам, рапортовали мне. А я шагал между кроватями, отдавал честь и принимал этот удивительный парад, думая, что нет, не зря, не напрасно пишутся книжки.
А однажды я получил письмо из подмосковного туберкулезного детского санатория "Красная Роза", возле Балашихи, где я бывал несколько раз до этого. На долгие годы обреченные лежать, пионеры одной из палат санатория просили у меня разрешения присвоить звену их в пионерской дружине мое имя...