Тут весьма кстати вернулся секретарь и приметливо изложил все виденное. Госпожа Шорова своим рассказом привела общество в ажитацию, однако присяжные ограничились вердиктом: "Смерть господина Ларгуссона имела насильственный характер и воспоследовала из-за действий неустановленных по делу лица или лиц". Коронер графства был давним другом господина Рельского, а последний применил все свое влияние, дабы добиться столь обтекаемой формулировки. Конечно, обыватели остались весьма разочарованы, но мирового судью менее всего занимало их мнение.
Секретарь закончил доклад и почтительно уставился на патрона. Он походил на гриб: неизменная широкополая коричневая шляпа; накрахмаленная до хруста белая манишка; аромат ветивера и пачули, напоминающий мох, сосновые иголки и сырость…
Постукивая пальцами по столу, господин Рельский уточнил:
— Вы передали письмо инспектору?
Фергюссон тонко улыбнулся и ответил:
— Разумеется. Осмелюсь заметить, господин Жаров пришел в крайнее волнение и…
Он не успел договорить, распахнулась дверь и доложили о приходе инспектора.
Полицейский взволнованно поздоровался и принялся мять в руках шляпу.
— Приветствую вас, — будто неохотно кивнул в ответ мировой судья. — Присаживайтесь, полагаю, наш разговор будет долгим.
Похоже, это известие нисколько не обрадовало полицейского, который с понурым видом опустился в кресло напротив.
Господин Рельский внимательно взглянул на гостя, от былой франтоватости которого не осталось и следа. Господин Жаров казался раздавленным. Так роскошное одеяние, намокнув, превращается в заурядную тряпку…
Мировой судья, хмыкнув про себя, велел секретарю:
— Фергюссон, вы мне пока не нужны. Займитесь проверкой баланса "Ноатун".
Дождавшись, когда секретарь покинет комнату, он обратился к инспектору:
— Давайте говорить начистоту. Вы не сделали ничего, о чем я вас просил. Полагаю, у вас были на то веские причины? Хотелось бы услышать ваши… аргументы.
Он в последний момент поменял слово "оправдания" на более нейтральное.
— Я все вам расскажу, — согласился инспектор безнадежно. Даже его холеные бакенбарды уныло обвисли. — Только дайте клятву, что оставите это в тайне!
— Хорошо, — медленно кивнул господин Рельский, — обещаю.
— Нет, — покачал головой инспектор. Отчаяние добавляло ему решимости. — Поклянитесь по всей форме.
Господин Рельский приподнял темные брови. Он был вправе оскорбиться, ведь полицейский усомнился в его слове джентльмена!
После некоторого раздумья он решил не спорить.
— Как пожелаете, — пожав плечами, согласился мировой судья.
Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой начертал:
"Руны на роге режу,
кровь моя их окрасит.
Рунами каждое слово
врезано будет крепко.
Я, Ярослав рода Рельских,
клянусь поведанную тайну
не разглашать никому,
в чем кровь моя порукой"
Давно уже никто не станет резать руны на роге и камне, как того требуют давние традиции, ведь для той же цели сгодится бумага. Требования клясться непременно в полнолуние, писать заклятия кровью девственности и тому подобная чушь являются лишь данью дешевому мистицизму.
Закончив, господин Рельский прочел заклятье вслух, затем достал из ящика секретера шило и, проткнув им палец, поставил кровавый отпечаток на своей подписи.
— Возьмите, — сказал он спокойно и протянул лист полицейскому. — Надеюсь, вы довольны?
— Вполне!
Инспектор Жаров принял бумагу, аккуратно сложил и бережно спрятал в карман.
— Тогда я вас слушаю. — Господин Рельский обмотал палец белоснежным платком, извлеченным из кармана, и вопросительно взглянул на полицейского.
Тот глубоко вздохнул и принялся рассказывать…
Мировой судья молча слушал, ожидая признания в неких тяжелейших грехах.
Когда инспектор закончил, Ярослав переспросил с недоверием:
— И это все?!
Господин Жаров молча кивнул и потупился.
— Вы хотите сказать, что побоялись признаться, что пишете книги? — господин Рельский решительно ничего не понимал. Он потер висок — боль снова мстительно напомнила о себе — поморщился и взглянул на инспектора.
— Нет! — с жаром воскликнул тот и объяснил: — Вы не читали мои сочинения. Я пишу сентиментальные романы, в которых довольно откровенно обрисовываю общество Бивхейма. Книги издаются под псевдонимом "госпожа Одинцова", и вы должны понять, что огласка разрушит мою карьеру!
Мировой судья вынужден был согласиться. Мало того, что полицейский, на досуге балующийся сочинительством (и чего? романтичных книжонок!) вряд ли станет пользоваться авторитетом, к тому же ему не простят меткое описание местных нравов.
Представив этого дамского угодника в качестве автора слезливых мелодрам, господин Рельский не смог сдержать смех.
Отсмеявшись, он извинился:
— Простите, инспектор. Уверяю, я приложу все усилия, чтобы госпожа Шорова в дальнейшем не смогла вам повредить.
Полицейский безошибочно распознал намек. Он сдержанно, но от всего сердца поблагодарил мирового судью за понимание и доверие, еще раз покаялся, что вопреки собственному желанию вынужден был нарушить его приказ, после чего откланялся.
Господин Рельский задумчиво посмотрел ему вслед, отметив, что инспектор в одночасье воспрянул духом и даже помолодел, и со вздохом вернулся к делам.
Глава 8
После ухода гоблинши госпожа Чернова пыталась заняться рукоделием, но ее мысли были далеки от починки прохудившегося чулка. Поэтому она с облегчением отложила штопку, когда Лея доложила, что обед подан.
Как оказалась, молодая женщина слишком рано обрадовалась. Домовая воспользовалась тем, что хозяйке было не до нее, и приготовила рыбу! Кухарка расстаралась: кусочки, покрытые золотистой корочкой, были обложены по краям розами и лилиями из свеклы и лука.
— Лея! — позвала София, отодвигая злосчастное блюдо.
Обычно за столом госпоже Черновой домовые не прислуживали, им и без того работы хватало.
— Да, хозяйка! — всем видом демонстрируя простодушие, отозвалась та, появившись на пороге.
— Ты же знаешь, я терпеть не могу рыбу!
София настроилась на долгое но, увы, заведомо проигрышное сражение. Всевозможных водных гадов она терпеть не могла, даже в детстве отказывалась купаться в реке, потому что отчаянно боялась ее обитателей.
— Доктор Верцов говорит, что она очень полезна для здоровья! — не сдавалась домовая.
— Лея, — устало сказала София, вставая из-за стола, — мне совершенно безразлично, какую диету предписывает доктор своим пациентам. Я не больна и не собираюсь давиться этой гадостью!
— А ничего другого нет! — Лея независимо пожала плечами.
Надо сказать, что домовые крайне редко шли на открытые стычки, предпочитая слушать, для вида соглашаться, но поступать по-своему. При жизни господина Чернова его молодая жена не осмеливалась жаловаться, ведь он вырос на руках у Леи и Стена. Теперь вдова также ничего не могла противопоставить домовым — других слуг в доме не осталось, и нанять их не хватало средств.
— Тогда подай молока! — приказала София, не желая идти на попятный.
Домовая пробурчала что-то насчет глупых и упрямых девчонок, но госпожа Чернова пропустила ее тираду мимо ушей.
Лея не собиралась отступать, а Стен никогда не рискнул бы выступить против авторитарной супруги, хоть и сочувствовал хозяйке. Молчун домовой нечасто показывался на глаза госпоже, но свою работу выполнял сноровисто и старательно.
В итоге Софии досталась кружка молока и кусок хлеба — весь ее обед.
В доме воцарилась предгрозовая обстановка, которую слегка развеяло лишь появление гостей.
Господин Рельский и барышня Рельская преподнесли госпоже Черновой марципаны (лакомство из миндаля и молотого сахара) со своей кухни, и София с благодарностью приняла подарок. С его помощью можно умаслить домовую, которая обожала эту сладость.
Едва Рельские расположились у камина, Стен доложил о приходе дракона.
Шеранн был на диво безмятежен, любезно поприветствовал господина Рельского и госпожу Чернову, а при виде барышни Елизаветы рассыпался в комплиментах.
Едва они произнесли традиционные фразы о необычайно теплой погоде, как в дверь постучали, и на пороге появилась домовая.
Лея небрежно присела в книксене (и неловко, потому что ей мешал зажатый под мышкой сверток), потом деловито направилась к камину, не обращая ни малейшего внимания на гостей.
София лишь страдальчески подняла глаза к потолку.
— Я не звала тебя, Лея! — попыталась она воззвать к совести домовой, хоть и без особой надежды.
И верно: должного эффекта ее призыв не возымел.
Домовая развернула и водрузила перед огнем разрисованный экран, потом подбоченилась и ворчливо заметила: