– Как же, помню. По-моему, тогда тоже Вера взяла трубку.
– Да, она чуть в обморок не упала.
– Ха-ха-ха, – проскрежетал Иван Николаевич. – Представляешь лицо того француза, когда он услышал мой голос, когда я собственной персоной принялся его отчитывать?
– Ой, ты уж так отчитываешь, Иван, лучше и не рассказывай. Ты на всех этих журналистов и врачей даже прикрикнуть боишься. Ты строг только к нам с Верой да к своим ученикам, – вздохнула Надежда Алексеевна.
– Вы и мои ученики – это самое дорогое, что у меня есть. А ты же знаешь, Наденька, для того, чтобы механизм хорошо служил, его необходимо чистить, смазывать и беречь.
– Это мы-то механизмы, Иван?
– Всякое сравнение, голубушка, хромает. Но тем не менее, чем строже с учениками, тем лучше – для их же пользы. Кстати, – он взглянул на супругу немного грустными глазами, – Виктор Павлович не звонил?
«Волнуется Иван Николаевич», – подумала Надежда Алексеевна. С академиком она прожила полвека и понимала его с полуслова. Вот и сейчас ей было достаточно того, что он назвал доктора Кленова, любимого ученика, Виктором Павловичем.
– Нет, Витенька не звонил, – покачала она головой.
– Может, с ним что-нибудь случилось? – строгим голосом произнес академик.
– Да нет, что ты, наверное, просто занят. Вы же все немного не в себе, когда наукой занимаетесь.
– Как это? Не понял… – Иван Николаевич сделал глоток.
– Ну как, как… Много ты домой звонил, когда в свой институт ездил? – Уедешь в семь утра, в час ночи возвращаешься и даже не удосужишься позвонить.
У тебя, видите ли, опыты…
– Разве такое со мной бывало? – Иван Николаевич улыбнулся.
– Конечно, было, тысячи раз, всегда. Так что ты Витю не осуждай.
– Не осуждаю я его, – махнул рукой старик, а затем пригладил редкие, больше похожие на пух седые волосы. Его голова напоминала голову иконописного святого в серебристом ореоле.
Он положил на стол толстый фолиант, изданный в восьмидесятом году в Германии, но не социалистической, а федеративной. Это был справочник; академик Лебедев обращался к нему очень редко, может быть, пару раз в год.
– Так ты не договорил, что хотел этот мистер Джемисон?
– А, Джемисон, – оживился старик, – он договаривался со мной о том, что приедет съемочная группа. Они там в Англии снимают сериал к двухтысячному году.
– Какой сериал? – насторожилась супруга академика.
Ко всем телевизионщикам, журналистам, кинематографистам она относилась с огромным скепсисом и подозрением. Ввалятся толпой, нашумят, мусора оставят кучу, всю мебель передвинут, а зачем? Ивана Николаевича всякий раз замучат до такой степени, что ему потом приходится неделю таблетки пить.
После встреч с журналистами и телевизионщиками Иван Николаевич всегда был сам не свой, ударялся в воспоминания, перебирал в памяти всех расстрелянных, замученных, уничтоженных советской властью и лично товарищем Лысенко.
– Дело в том, Наденька, – продолжал Лебедев, – что снимают фильм с участием всех известных ученых двадцатого века. Так вот, господин Джемисон спросил меня, не буду ли я так любезен дать согласие поучаствовать в съемках тех фильмов, которые будут рассказывать об открытиях в биологии, генетике.
– Так это будет фильм о тебе?
– Естественно, не совсем обо мне, а о моих открытиях, – чуть опустив седую голову, произнес Иван Николаевич. – А почему бы и нет?
– А что он еще спрашивал? Ведь ты с ним довольно долго беседовал.
– Мистер Джемисон интересовался, о ком из своих учеников я хочу рассказать.
– И что ты сказал ему?
– Наденька, хватит попусту время тратить, я хочу еще немного поработать.
– Надеюсь, ты о Викторе сказал?
Тут старый академик улыбнулся доброй мудрой улыбкой:
– Конечно же, сказал.