На вилле «Бельрив», являющейся неделимым наследством, уже давно никто не жил; ее нужно превратить в удобное жилье – настелить ковры, накрыть чехлами кресла, взять напрокат концертный рояль Бехштейн, навести красоту в саду, где растут герани, гвоздики, гелиотропы, розы…[87] У г-жи Хвощинской куча дел. В доме три этажа и полтора десятка комнат, не считая кухни и столовой для прислуги в подвале.
«Чтобы попасть в «Бельрив», нужно было пересечь поселок Уши, пройти вдоль боковых путей лозаннской канатной дороги, миновать сперва заброшенный газовый завод, казалось, переживший землетрясение, затем стапели с их вечным беспорядком. Там, посреди груды старых лодок и целого леса свай, перевязанных веревками, на которых сушились сети и белье рыбаков, одиноко высились роскошные ворота «Бельрив»[88].
Вилла «Бельрив»
Поместье на берегу Женевского озера, которое Дягилев будет снимать в течение полугода, складывалось начиная с XVI века благодаря постепенной скупке соседних земель. Нынешняя постройка была возведена в 1787 году. Однако в начале XIX века ее надстроили – появился еще один этаж в аттическом стиле – и обнесли перистилем. Низкие крылья, обрамляющие с обеих сторон главное здание, были добавлены около 1850 года. Одно из них использовалось как бальная зала.
На первом этаже расположены три большие комнаты[89]. На верхние этажи ведет широкая лестница в три пролета. На втором этаже нет коридора: пять комнат расположены анфиладой. Напротив, полдюжины комнат на третьем этаже выходят в продольный коридор. Кроме того, в доме имеется отличный сводчатый подвал с кирпичными стенами и погреб, где Дягилев будет услаждать себя хмельным бургундским.
Окна выходят на южную сторону; из них взору открывается великолепный парк с ореховыми деревьями, дубами и вязами, за которыми сверкает водная гладь: засыпка побережья еще не закончена. Вдали виднеются невысокие холмы Савойи. «Нижняя часть поместья была обсажена живой изгородью, потом шла широкая стена, омываемая водами озера: она служила бечевником», – свидетельствует Анн ван Мюйден-Берд[90], детство которой прошло в этом доме. В 1988–1989 годах здание было значительно расширено и перестроено; в настоящее время в нем помещается международный институт менеджмента. Но в основном особняк сохранил свои изящные очертания.
Поскольку в доме не оказалось залы, достаточно просторной для репетиций, нужно подыскать подходящее помещение. Эрнесту Ансерме приходит на ум использовать «Народный дом», зал на 650 мест, устроенный по инициативе филантропа Антона Сютера. Здесь регулярно проходят концерты, театральные спектакли и лекции.
Ларионов. Дягилев подрезает розы в саду в Уши (перо, тушь). Частная коллекция
С июня костяк новой труппы работает там. Ежемесячная плата в сто франков в общем и целом покрывает пользование залом лишь в утренние и дневные часы. За каждое «ночное бдение» выставляется счет за освещение в размере пяти франков. Сюда же добавляются расходы на то, чтобы вынести скамьи, предназначенные для публики, и вернуть их на место[91].
С началом нового «сезона» потребности балетной труппы приходят в непримиримое противоречие с нуждами эксплуатации зала. С октября месяца «Народный дом» занят по три и даже четыре раза в неделю. Неужели Дягилев об этом не подумал?
Так или иначе, ему нужно срочно искать другое помещение. 11 октября он просит муниципальные власти сдать ему в аренду «Гренетт»[92], то есть крытый рынок, возведенный на площади Рипон – «широкой эспланаде, на которую свирепо набросились все силы небесные», по выражению Роже Мартен дю Гара[93].
Рядом с собственно зерновым рынком возведен многофункциональный зал – для банкетов, собраний, выступлений гимнастов, выставок-продаж и даже показа кинофильмов[94]. 13 октября танцоры устраиваются там. Но на период с 28 октября по 1 ноября их изгоняют: должна состояться сельскохозяйственная ярмарка-конкурс! Музыкальное издательство братьев Фётиш (Maison Foetisch Frères) предоставляет пианино фирмы «Мюссар». Теперь молодой выпускник Женевской консерватории Марсель Ансотт может сесть за рояль. Репетиции возобновляются.
Ряды «Русского балета» пополняют польские танцоры из Императорского театра Варшавы: Бонецкая, Клементович, Потапович, Славицкая, Василевская, Залевский, Карнецкий, Кеглер, Костецкий, Новак, Охимовский и Войцеховский[95]. Позже к ним присоединятся москвичи и петербуржцы. Однако «Русский балет» не обходит стороной и танцовщиков, в которых нет ни капли славянской крови. Уже 7 июля свой договор об ангажементе подписывает француз Робер Шариа (Вильруа).
И. Стравинский, Л. Мясин, композитор и хореограф в гостиной особняка. Одна из всемирно известных фотографий лозаннского фотографа Джеймса Перре
Англичанка Хильда Маннингс, которая уже носила сценический псевдоним Маннингсова, узнает от Дягилева, что он послал несколько ее фотографий в Америку. Они будут напечатаны в прессе. Рекламная кампания обещает быть широкой и шумной.
«Я поставил на ваших фотографиях имя «Лидия Соколова», и надеюсь, вы сделаете честь этой фамилии: она принадлежит одной великой русской балерине[96]. Прошу, не забывайте, что с этой минуты вы всегда были русской!»[97]
Соколова, бывшая Маннингсова, прибыла из Лондона с Николаем Кремневым[98]. В труппу принята и еще одна английская балерина, Эвелина Столл (Ванда Эвина)[99], подруга Станислава Идзиковского. Режиссер Сергей Григорьев прилагает все усилия, чтобы собрать мобилизованных танцовщиков. А поскольку мобилизована большая часть мужчин, это задача не из легких. Дягилев отправляет своего управляющего делами Станислава Трубецкого[100] через Германию в Польшу. Дело в том, что у Трубецкого двойное гражданство – польское и немецкое.
Он привезет с собой нескольких артистов, в том числе Славинского: ссылка на туберкулез, который нужно лечить в Швейцарии, позволит им получить разрешение покинуть страну.
Со своей стороны, Григорьев из Петрограда шлет неутешительные известия: Карсавина, которую требует «Метрополитен-опера», беременна. Тогда Григорьев приглашает молодую балерину, несколько похожую на Павлову[101], – Ольгу Спесивцеву. Поначалу Спесивцева принимает его предложение. Но к моменту подписания контракта меняет свое решение, вероятно, под влиянием критика Волынского. Она чисто классическая танцовщица, и современный репертуар Дягилева ей якобы не подойдет.
Раздосадованный Григорьев отправляется в Москву, где встречает известную балерину Большого театра Ксению Маклецову. «Поищите кого-нибудь получше, – телеграфирует ему Дягилев. – Маклецову берите только в крайнем случае»[102]. Так Маклецова пополняет ряды Русского балета. Однако вскоре по приезде в США из-за пустых притязаний ее карьере у Дягилева будет досрочно положен конец.
В перерыве между репетициями. Фото В. Кашубы
Леонид Мясин
Контракт с американцами предполагает также участие в турне Михаила и Веры Фокиных, звезд последних парижских и лондонских сезонов. Григорьев утверждает, что и здесь остался ни с чем. По его словам, хореограф не желает уезжать из России в военное время[103]. Фокин же в своих воспоминаниях[104] утверждает, что ничего не знал об американском турне. О турне, которое должно было принести ему немалые деньги за авторские права. Что случилось? Дягилев должен ему значительную сумму… Финансовые причины или непростой характер Фокина, а может быть, желание Дягилева поручить все постановки Мясину? Вполне возможно, что предложения Григорьева делались только для проформы. Это подтверждает, между прочим, критик Иван Народный, который в одном американском журнале утверждает, что Фокин писал ему, что его не пригласили, хотя он был бы счастлив поехать[105].
Так или иначе, первый разрыв Дягилева и Фокина произошел после дебюта Нижинского в качестве хореографа: «Послеполуденный отдых фавна», «Игры», «Весна священная». Можно ли себе представить, что, возлагая надежды на Мясина как на хореографа, Дягилев хотел продолжать сотрудничество с Фокиным?
Дягилев, «директор цирка», по выражению Стравинского[106], всегда владеет ситуацией. По его словам, они с Фокиным отныне развиваются в противоположных направлениях. «Через полстолетия хореографию Фокина вновь откроют, сочтут занимательной, а в итоге причислят к классике. Но сейчас требуется что-то иное: устремление к свободе в хореографии»[107].