Вслух он сказал:
– Ладно, майор. Но если за пятнадцать минут не соберешься – выходим без тебя, ясно?
2
Конечно, ничего у них не получилось.
Не могло получиться. Вокруг Коло-Михайливки было сосредоточено столько сил, что прорваться к ней не смогла бы и танковая бригада. А Тарас взял с собой всего двадцать пять человек – правда, самых лучших. Вести больше посчитал неправильным – передвижение крупных групп легче засечь, да и стоявшая перед ним задача не требовала участия всех бойцов отряда. Потрепать врагу нервы можно и так.
Удивительным было скорее то, что им удалось добраться до Пятничан. По железной дороге время от времени проезжали патрули на дрезинах, но от них люди Тараса научились прятаться уже давно. Лежали в грязи, накрывшись зелеными плащ-палатками, пока лязг дрезины не затихал в отдалении. А потом оказалось, что в яблоневом саду на окраине Пятничан стоит зенитная батарея, о которой ничего не знал даже Кошкин, и по дорогам туда-сюда снуют мотоциклы с автоматчиками в черной форме. Тарас в бинокль разглядел, что погоны их сверху были закрыты клапанами.
– Это что за клоуны? – спросил он Кошкина. – На армейцев вроде непохожи. Гестапо?
Майор сплюнул.
– «Великая Германия», – ответил он. – Эсэсманы. Дерутся, как черти. Раньше их тут не было.
Тарас вновь подивился про себя осведомленности особиста, но говорить ничего не стал. Прикинул, что незамеченными мимо черных эсэсманов они к балке не проберутся, и решил двигаться на юг, к Бондарям. Повсюду на дорогах стояли усиленные посты охраны, но один боец из местных знал тропку через топи, которые немцы считали непроходимыми. До Бондарей добрались уже на рассвете, мокрые, вымазавшиеся в болотной тине, уставшие до свинцовой дрожи в ногах. Стоявшее на берегу реки село казалось вымершим – не мычали коровы, не пели петухи, не слышно было скрипа дверей и хлопанья раскрывающихся навстречу утру ставней. Партизаны осторожно заглянули в один дом – пусто, в другой – то же самое. Посреди села на столбе висела фанерная доска с криво намалеванными русскими буквами: «Всем жителям деревни явиться к 10.00 на берег для последующего переселения. Администрация». Над этой доской висела аккуратная жестяная табличка с ровной немецкой надписью: «Sonderzone. Schutzgebiet».
– Чего написано? – спросил Тарас у майора.
– «Особая зона, охраняется». Жителей выселили… – Майор повел головой, оглядываясь. – Интересно, где ж у них тут наблюдательный пост?
– Найдем, – буркнул Тарас. С обещанием он поторопился – где бы ни прятались фашистские наблюдатели, партизан они засекли первыми.
С двух сторон по бойцам хлестнули пулеметные очереди. Ревя мотором, выскочил из-под увитого виноградом навеса мотоцикл с коляской, помчался прямо на Тараса с Кошкиным. Сидевший в коляске черный эсэсовец поливал их огнем из автомата[1]. В руке майора мгновенно оказался пистолет с коротким дулом, плюнул пламенем. Эсэсовец схватился за плечо и начал медленно выпадать из коляски. Секундой позже Тарас срезал водителя – мотоцикл проскочил мимо них и врезался в нарядный зеленый штакетник. Партизаны рассыпались по улицам села, ведя огонь по вторым этажам домов, где засели пулеметчики.
– Все, майор, – крикнул Тарас, на бегу стреляя в выскочившего из переулка рослого патрульного. – Надо отходить!
– С хрена ли! – рявкнул где-то за спиной Кошкин. – Сейчас этих сук в землю вобьем и дальше двинемся!
И вбили ведь! В Бондарях фашистов, к счастью, было немного – вряд ли больше дюжины. Тарас потерял пятерых своих людей, но из черных эсэсманов не ушел никто. Кошкин, легко раненый в руку, снова скалился во все тридцать два зуба.
– Теперь прямой дорогой на Коло-Михайливку! Отсюда до нее рукой подать. Дадим сволочам прикурить!
До Коло-Михайливки от Бондарей было действительно недалеко. Дорога поднималась на холм, ныряла в ложбину и вновь взбиралась в гору – вот и все дела. Беда в том, что по дороге двигаться нельзя было ни в коем случае, а по полям – можно, но только в темноте. Пошли через лес, надеясь выбраться из него уже где-то в окрестностях загадочного объекта. Не вышло – к полудню лес кончился, начались вырубки. Тарас осторожно взобрался на гребень, на котором когда-то росли высоченные красивые сосны, достал бинокль… и опустил его.
Все было ясно и без бинокля. По полю, лежавшему между вырубками и Коло-Михайливкой, двигались на него танки – штук десять. Легкие, вооруженные пулеметами, а не пушками, но – танки. А по бокам от танков шли черные эсэсманы, и было их за сотню. Лаяли, рвались с поводков овчарки. Рычали моторы. Плыли над полем густые облака пыли.
Выматерился неслышно подошедший сзади Кошкин.
– Уходить надо, – снова сказал ему Тарас. – Сомнут нас, майор.
Молчал особист, скрипел зубами от злости. Так ничего и не ответил Тарасу.
– Уходим, – приказал Тарас, вернувшись к отряду. – Идем к реке, будем перебираться на тот берег.
Там их и зажали – у самой воды. С одной стороны – прочесывающие лес солдаты с овчарками, с другой – обошедшие лесной массив легкие танки. А потом по реке подошли моторные катера и обрушили на партизан такой шквал огня, какого, наверное, не видели и в аду. Тарас ушел в камыши и оттуда подстрелил пулеметчика на одном из катеров, но на этом его счастье закончилось. Катер басовито ухнул в ответ, зеленая илистая вода перед самым лицом Тараса встала стеной и ударила его мокрой тяжелой ладонью. Небо качнулось над ним, а потом надвинулась непроглядная чернота.
Но он не умер.
Он понял это, когда пришел в себя на дощатом полу сарая. Ребра отзывались острой колющей болью каждый раз, когда Тарас пытался вздохнуть, глаза заплыли и почти ничего не видели.
Кто-то склонился над ним, взял за подбородок рукой в черной кожаной перчатке (кожа почему-то была очень холодной) и что-то пролаял по-немецки.
– Не понимаю, – хотел сказать Тарас, но только хрипло закашлялся. Ему показалось, что ребра по одному засовывают в мясорубку. Рука в перчатке брезгливо отдернулась.
– Он не понимает по-немецки, герр Доннер, – объяснил другой голос, жирный и вкрадчивый. – А по-русски ты понимаешь, большевистская сука?
Комната начала кружиться вокруг Тараса.
– Царицкий, – велел первый голос, – узнайте, что партизаны делали в Бондарях и зачем они пытались проникнуть в Коло-Михайливку.
– Слушаюсь, герр Доннер. Ты, гнида, очнулся? Отвечай, что вы забыли в Коло-Михайливке!
Тарас собрал все свои силы и постарался ответить четко:
– Маму твою мы там забыли, подкормыш немецкий… очень уж ей в последний раз со мной понравилось…
Очень тяжелый и очень твердый сапог врезался Тарасу в ребра, и спасительная тьма вновь накрыла его.
Второе возвращение к жизни было еще хуже. Теперь над ним стояли трое – потный толстяк в штатском, коренастый лысый амбал в военной форме гестапо и высокий костлявый офицер с серебряными молниями СС в петлицах. В руках у офицера был шприц.
– Сейчас вам станет лучше, – пообещал он и улыбнулся. – Намного лучше. Переведите ему, Царицкий. А когда вам станет лучше, мы поговорим, как добрые товарищи.
Толстяк перевел, елейно улыбаясь. Улыбка не мешала ему с ненавистью смотреть на Тараса.
– Тамбовский волк тебе товарищ, – прохрипел Тарас. Этого Царицкий переводить не стал.
– Закатайте ему рукав, – велел офицер. Потные пальцы коснулись предплечья Тараса, и того передернуло от отвращения. Тарас дернулся, но Царицкий с неожиданной силой припечатал его к полу. В голове сразу же зашумело.
– Не бойтесь, – дружелюбно сказал офицер. – Это даже не больно.
Игла скользнула под кожу, безошибочно нашла вену. Руке стало жарко, будто в нее вливали расплавленный свинец. Потом Тарас почувствовал, как боль его отпускает – сначала нехотя, цепляясь за каждый сантиметр тела, как защитники города бьются с превосходящими силами противника за каждый дом. Потом боль схлынула, унесенная теплой волной, и Тараса охватило давно забытое чувство блаженства.
Офицер приподнял ему веко, поглядел на расширившийся зрачок, и остался удовлетворен увиденным.
– Also, – произнес он приятным баритоном, – мне кажется, наш друг готов к разговору. Для начала давайте познакомимся. Меня зовут доктор Эрвин Гегель. А как зовут вас?
– Тарас, – проговорил Тарас, удивляясь тому, как легко и свободно выговариваются слова. – Тарас… Иванович… Петренко. Старшина Петренко.
– Отлично, Тарас… э-э… Иванович! Вы член партии большевиков?
«А твое какое собачье дело?» – хотел ответить Тарас, но вместо этого неожиданно для себя ответил:
– Я беспартийный.
– Wunderbar! – воскликнул доктор Гегель. – Давно вы в партизанах?
И снова Тарас не собирался отвечать фашистской твари, и снова почему-то ответил:
– Год уже… с прошлого августа.
– Большой у вас отряд?
– Двести пятьдесят человек.
«Остановись! – кричал где-то в мозгу Тараса перепуганный до смерти старшина Петренко. – Они вкололи тебе какую-то дрянь, и ты теперь будешь отвечать на все их вопросы! Ты же расскажешь им, где искать партизан на болотах, и про все пароли, и про связников в деревнях! Немедленно остановись!»