— Не, хеер майор. Это вряд ли, — сказал Еж. — Уж очень ты ценный кадр, чтобы такого терять.
— Т-точно. В н-ночной п-полк. На «уточке» немцев г-гонять.
Леонидыч улыбнулся и промолчал.
— А девчонок в медсанбат. Пусть нас, раненых героев, вытаскивают и лечат.
— Я тебя, Еж, вытаскивать не буду, — сказала Рита. — Пусть тебя немцы в плен заберут, ты им мозги так высушишь, что они бросят свои «шмайсеры» и, злобно бормоча проклятия, разойдутся по домам.
Еж засмеялся довольный:
— Договорились. А Маринку в школу радисток, чтобы потом в тыл врагам забросить. Пусть диверсии делает.
— Не, не, не! Не хочу я в тыл к немцам!
— А тебя никто и не спросит. Так, кто следующий?
— Я, — сказал Захар. — Меня, значит, в пехоту заберут. Я первым делом захвачу цистерну с германским антифризом. Нажрусь в хлам и какому-нибудь политруку морду разобью. Ну, меня сразу в штрафбат и все такое.
— Тоже судьба. Тимофеич, а тебя оружейных дел мастером. Пулеметы-минометы чинить.
— С-согласен. — улыбнулся довольный Юра. Чего-чего, а железяки он очень любил, таща из болот всякую редкую вещь. В этот раз нашел ампуломет. Правда, пробитый осколками в нескольких местах, но это только повышало ценность уникального экспоната. Улюлюкал на все болото, когда тащил его в лагерь.
— А мне вот что интересно… — задумчиво сказал Вини. — Смогли бы мы с нашими знаниями сегодняшними, историю повернуть?
— Это как? Чтобы немцы выиграли что ли?
— Нет. Чтобы победу ускорить? Чтобы война закончилась не в сорок пятом, а, хотя бы в, сорок четвертом?
— Ну, ты хватанул… — протянул Леонидыч, качая головой.
— А чего я такого сказал? Вот есть же ключевые точки войны? Хорошо, про двадцать второе июня говорить не будем… Нам бы все равно не поверили. Таких предупреждений было — с первого мая и почти каждый день. А во время самой войны? Поворот Гудериана на юг и Киевский котел? Если бы информация попала к нашим вовремя? Как бы все повернулось?
— Это, Леш, тебе надо до товарища Сталина добраться было бы. А как?
— Можно над этим подумать…
Виталя почесал щетинистый подбородок:
— Шлепнули бы тебя особисты на первом допросе. Или в дурку отправили бы. Сразу после заявления — я, мол, из будущего, здрасте…
— Вот если бы у тебя ноут был бы, мобила, часы электронные, еще чего-нибудь — можно было бы доказать, — сказала Маринка.
— С ноутом и дурак сможет. Ну ладно, не дурак. А мне интересно, вот если бы своими силами без всяких девайсов. А? — идея захватила Винокурова.
— Вини… Ты же историк… П-помнишь, как операция «Б-блау» начиналась?
— Удар Клейста во фланг группе Тимошенко? Вот тоже вариант…
— Там за несколько д-дней самолет немецкий ориентировку п-потерял и сел на наш аэродром. А в самолете — полковник и у него п-портфель с документами. По операции. Д-дезинформация. Так решили. Ждали удара на Москву.
— Хорошо. Моя информация подтвердилась бы. А значит дальше стали бы мне доверять.
— Не ф-факт…
И мужики заспорили — можно или нельзя изменить историю?
— Лех, — обратился ко мне замолчавший Еж. — А ты чего молчишь?
— М?
— А ты бы кем стал?
Иванцов пожал плечами:
— Не знаю. Может Героем Советского Союза. А может быть в плен бы попал и в каком-нибудь лагере сгнил бы. А может быть в полицаи бы пошел. Одно точно знаю. Вряд ли бы кто-то из нас в живых остался.
И только треск костра в ответ…
— Так… Все мужики, выходим, — прервал молчание Леонидыч. — Фантазии фантазиями, а время не ждет. Завтра опять в бой.
Лагерь засуетился, забегал… Кто-то, чертыхаясь, надевал потные, не высохшие носки, кто-то доедал макароны, кто-то, не торопясь, покуривал табачок.
И через пять минут лагерь опустел.
Повисла какая-то тяжелая, но в то же время опустошающая и облегчающая тишина. Тишина, от которой звенит в ушах.
Первым, естественно, не выдержал Ёж.
— Лех, сыграй чего-нибудь?
— Не могу. — Соврал тот в ответ. — Палец чего-то выбил, когда корни рубил.
— Рит, тогда ты?
Рита молча развернулась и ушла в палатку, ровно в какое-то убежище.
— Ну, блин, — ругнулся Ёж. — Марин, может ты?
— Андрюша, — ласково улыбаясь ответила ему Маринка, — я уже сто тысяч лет на гитаре не играла.
Ёж скорчил недовольную физиономию:
— Ну, тогда я буду болеть! — воскликнул он и надуто отвернулся вполоборота к костру.
И в этот момент, южный небосвод озарила вспышка, а через секунду ударил мощный гром. Лешка подпрыгнул на бревне вместе с землей.
— Мля… — только и успел он сказать, как по стволам деревьев, с непередаваемо противным звуком, гулко ударили осколки. Несколько железяк, брошенных тротилом, взбили прошлогоднюю листву совсем-совсем рядом от костра.
Из палатки выскочила Рита:
— Слушайте, прошло-то минут пятнадцать, после того как они ушли.
Ребята стояли и неотрывно вглядывались в темноту, будто что-то могли разглядеть там.
— Чего стоим? Побежали! — Она вытащила за собой медицинскую сумку со всем набором поисковой зеленки да бинтов, дрожащими руками натянула сапоги и бросилась в ночь.
На секунду позже за ней побежали и остальные.
Отбежав несколько метров от костра, Алексей вдруг обнаружил, что побежал босиком. Пока вернулся, пока натягивал сырки и сапоги, ребята уже умчались в темноту.
— Эй! — заорал он вслед. — Вы где?
Но ответом была тишина, тогда он снова помчался в сторону взрыва.
Бежать было тяжело, непросохшая апрельская земля разъезжалась под ногами. Да и кочки то и дело цепляли ноги. Несколько раз он спотыкался, но удерживался, пока не зацепился обо что-то податливо мягкое. И плашмя врезался в глину.
«Твою кочерыжку…» — подумал он, но не успел подняться, как получил сильнейший удар по голове. И потерял сознание.
Глава 2. Первый пошел!
Очнулся он уже днем. Лицо нещадно кололо трухлявое серое сено. Голова болела? Нет, голова раскалывалась как спелый арбуз. С трудом Лешка перевернулся на спину. Очки, как ни странно, были на месте, только оправа вся изогнулась. Постепенно размытое серое небо сфокусировалось и превратилось в крышу сарая. С трудом он перевернулся еще раз и встал на четвереньки. И его тут же вырвало остатками вчерашних макарон.
Пересилив себя, он подполз к стенке и, цепляясь за доски, встал. Несколько минут постоял так, а потом выглянул в щель между досок.
И едва опять не потерял сознание.
По двору ходили немцы.
Самые настоящие. В серых мундирах и касках, которые архетипами остались в подсознании, вколоченные советскими фильмами. Сломав забор, засунул задницу во двор полугусеничный бронетранспортер — Шютценпанцерваген. Кажется, так Юрка говорил.
И говорили фашисты на немецком. Чего-то реготали, над чем-то ржали. Двое курили на завалинке около дома.
Леха сполз по стенке, судорожно хлопая себя по карманам в поисках «Примы».
А хренанас! Сигарет не было. И зажигалки тоже. Стырили, суки арийские.
«Вот я приложился башкой-то» — подумал Лешка. — «Зрительно-слуховые галлюцинации в полном объеме. Впрочем, и тактильные тоже».
В этот момент во двор въехал мотоцикл, судя по звуку. Чихнул и развонялся бензиновым угаром. «И обонятельные еще…» — меланхолично добавил он сам себе.
Во дворе завопили чего-то, забегали туда-сюда.
Лешка привстал до щели. И точно, приехал какой-то сухопарый чувак. С витыми погонами, в фуражке с загнутой вверх тульей. Быстро пробежал в дом, махнув лениво открытой ладонью солдатам. Через минуту оттуда выскочил боец и вприпрыжку побежал к сараю.
«А вот и большой белый писец пришел…» — подумал Алексей.
Дверь, невыносимо скрипя, открылась.
— Raus hier, beweg dich! — немец уточнил свои слова, показав направление стволом карабина.
Лешка на всякий случай поднял руки за голову и вышел из сарая. С каждым шагом его колотило все больше и больше. На ступеньках крыльца вообще едва не упал. В сторону повело как пьяного.
Конвоир жестко, но аккуратно схватил его за шкирку, не дав свалиться. Странно, но гансы не обращали никакого внимания на пленного. Хотя в фильмах обычно показывали, что они должны непременно издеваться над пленным и ржать как дебилы последние.
А эти вели себя совершенно не так. Один чистил шомполом ствол карабина, другой чего-то писал, наверно письмо своей фройляйн, третий вообще дрых под телегой. Никто не играл на гармошке и не гонялся за курицами. Впрочем, может быть, они их уже давно сожрали?