Срок, на который я оплатил комнатушку, выходил только завтра, и мне было где бросить кости, оставался нерешенным лишь один вопрос — что делать дальше? Я насухо ломать голову не стал, а предпочел заесть, запить это дело, благо немного денег оставалось. Тем монетам, что оставались в кошеле во время попойки, доблестные тюремные стражи весла, конечно, приделали, но пару-тройку серебряных, из тех, что поменьше, не нашли. Хотя, это потому, что особо и не искали, скорее всего. Так, кошель, и пояс проверили, для порядка, и все. В вещах, аккуратно сложенных в сундуке в комнатушке постоялого двора явно кто-то покопался — может, слуги, а то и сам хозяин — но ничего не пропало. Видимо, хранит Хеймдалль неразумных, а то, если бы эти негодяи посмели украсть мою секиру или кольчугу, то я бы проклял это место так, что даже внуки тех, кто сейчас живет по-соседству показывали бы на руины постоялого двора пальцем и дрожащим голосом рассказывали бы всем желающим о гиблом месте.
Да-да, порой необуздан я в гневе, и, коль устремляю взгляд, тяжкой злобой наполненный, вдаль, то, куда ни упадет взор гневливый, там вянет трава, и сохнут деревья, ржавеет и крошится сталь, лысеют овцы, а молоко скисает прямо в коровах.
Гхм, да… О чем это я…
— Выпей с нами пива, парень, — горланил Герхард — Иди к нам!
Невежливо будет отказываться, когда зовет хороший знакомец за стол, и я последовал приглашению. А чтобы не показаться халявщиком, заказал у трактирного служки бочонок доброго пива, что разом ополовинило и без того невеликие мои богатства. Но… Мудрость, хоть и заемная, однако, при мне:
Не знаю радушных
и щедрых, что стали б
дары отвергать;
ни таких, что, в ответ
на подарок врученный,
подарка б не приняли *
Стол и без того был не пуст, компания пила и ела, булькала пивом и чавкала пищей всякой, но жест мой оценила благосклонно. Я уселся на свободный край скамьи, и тут же мне протянули объемистую глиняную кружку с шапкой пены, а сидящий наискось от меня здоровенный мужик, опустошив одним глотком точно такую же, обратился ко мне.
— Откуда ты, дренг? Кто твой отец, и как тебя зовут? — он говорил на общем — Друг Герхарда — наш друг, ешь и пей, и расскажи нам, кто ты есть!
А я смотрел на символ Мъелльнира, свисающий с шеи мужика, и ухмылялся. На душе стало немного теплее — приятно видеть земляков. И он такой тут был не один.
— Мое имя Свартхевди Конь, я сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески, — ответил я ему на благословенной речи светлого Нурдланда — славный Лаксдальборг назову своей Родиной.
Карл осклабился, поглядел на мою белую шевелюру.
— Свартхевди? А твой отец большой шутник!
— Есть такое, — я слегка поморщился, рассказывать, что раньше я своему имени полностью соответствовал, и как вышло, что это теперь совсем не так, не особо хотелось.
— Так выпьем за него! — он наполнил кружку заново — Я был в Лаксдальборге, и знаю многих оттуда. Я Орм Штевень, а это, — он ткнул кулаком в плечо соседу — Гюльви Половина Весла, а это Свейн Ковш, а это братья Харальд и Сигурд Гуннарсоны, а это…
Я встал, и кивал головой, и приветствовал каждого из представленных мне, и пытался их всех запомнить, пока трезвый. Невежливо было бы забыть имя собеседника, неуважительно.
— А это, — наконец добрался Орм до противоположной оконечности стола — Гудбруд, сын Гудбруда. Наш скальд, лучший из всех скальдов как отсюда, так и до самого Трэллеборга! Выпьем, други, за нашего гостя, Свартхевди Коня, сына Бьерна Полосатой Бороды из Лаксдальборга! — громогласно провозгласил Орм, и присутствующие последовали его совету. Все, кроме того самого скальда, который кружку отставил и, грузно поднявшись со своего места, направился ко мне. Был он невысок, но зато широк, как бабушкин сарай, свою рыжую бороду он заплетал в три косы, собранные за поясом, из рыжих же зарослей на лице торчал нос картошкой, а само лицо обезображивал глубокий, кривой, жутковатого вида шрам, шедший наискось от левого уха через скулу, и терявшийся в бороде.
Он подобрался ближе и встал передо мной.
— Сын Полосатой Бороды, говоришь? — спросил он, пристально глядя мне в лицо своими маленькими, глубоко посаженными глазами.
— Да, это так, уважаемый Гудбруд, — согласился я.
— Тогда ты внук Трески! — нехорошо осклабился он, как будто уличил меня в чем-то позорном.
В чем дело, я не понимал. Ну да, я ж и сам об этом сказал недавно.
— Да, и это так.
Лучший скальд повел плечами, будто разминаясь и готовясь к драке.
— Я кое-что должен твоему деду, — коснувшись кончиками пальцев шрама сообщил он мне.
В растерянности я пребывал недолго. Долг есть долг, пусть даже и такой, если я правильно его понял. А раз он есть, значит должен быть отдан.
— После пира утречком с дедом и сочтешься! — ответил ему, — Если он после браги тебя не забыл и если ты его не забудешь.
Драки я не хотел, но и не боялся, и табанить перед ним не хотелось, а потому, продолжил.
— Да, я внук Торвальда Трески, а он — мой дед. Ты позовешь меня на перекресток, Гудбруд Гудбрудсон?
Народ вокруг притих, прислушиваясь к нашей беседе, а скальд, похоже, вторую половину моих слов пропустил мимо ушей, из него словно выпустили воздух.
— Давно?
— Четыре зимы назад.
Скальд тяжело вздохнул.
— Треска был мой враг, но это было наше с ним дело, и я не буду спрашивать за него с тебя, — он хлопнул по плечу сидящего рядом карла — Гюльви, подвинься! — и, обращаясь уже ко мне — Твой дед был славный карл, и я не рад вести о его гибели. Сядь, дренг, и расскажи мне о нем, как он жил и как он умер.
Мы помянули деда пивом, и с рассказа о нем тема разговора плавно перетекла на мою нелегкую судьбину, и мой же сюда путь неблизкий.
Достойная компания внимательно слушала о моих злоключениях, о том, с чего все началось, что мне пришлось пережить в долгом путешествии из родимого Лаксдальборга, и яростно мне сочувствовала: сидящий напротив Орм Штевень уже не мог смеяться, он держался обеими руками за живот, обильно плакал и тихонько выл на одной ноте, Гудбруд, сидящий рядом изжевал свои усы, а Гюльви нашел настолько смешным эпизод с деревом и драуграми, что подавился пивом так, что оно принялось капать у него из носа, что вызвало настоящую бурю веселья и вал незлобивых шуток и подколок от его товарищей.
— Значит, говоришь, довольно медленные и весьма туповатые? — уточнил Гудбруд — Ты говоришь, что смог в одиночку изрубить секирой драугра и жег его потом в костре?
Я на неверие обиделся. Ну, немного преувеличил количество поверженной нечисти и нежити, не без того, но в главном не врал.
— Клянусь бородой отца Магни, не вру, — ответил я ему — Горит плохо, мерзко воняет, и следить надо постоянно, чтобы ничего из костра не выползло.
— Я не сомневаюсь в правдивости твоих речей, дренг, — успокоил меня скальд — Но ты еще молод, и слишком мало видел. То был не драугр, а обычный ходун. Поднявшийся мертвяк. Такие встают иногда в дурных местах. А драугр, друг мой Конь, твоей же секирой тебя бы и нашинковал, и был бы ты уже не Конь, а не менее чем сотня очень маленьких пони. Да и заметил бы ты его только тогда, когда он тебя бы жрать начал. А уж изрубить и сжечь…
Я собрался, было, возмутиться, но Гудбрудсон, шумно глотнув из кружки, продолжил.
— Ходун опасен, спору нет, но одолеть его нетрудно, а вот драугр… — он сокрушенно покачал головой, и снова уткнулся в кружку.
— Несколько лет назад мы были на старой земле, — поведал мне Гюльви.
Мне стало любопытно и удивительно.
— Что там делать? И как там сейчас, на Эльдстеланде? Живут ли там люди? — забросал я его вопросами.
— Нечего делать, плохо, не живут, — кратко сообщил мне вынырнувший из кружки скальд — Зима теперь там, даже летом. Вот там мы драугра и повидали. И кое-кого еще. А что делали — так забрать надо было кой-чего ценного, что предки нашего ярла не прибрали с собой. А вот нам бы пригодилось!
Глава 34
— Так вот, Конь, подходим мы вот с Гюльви, а с нами Трюггви Тролль, он сейчас на драккаре, и братья Гуннарсоны, Кари Лучник и, вон, Эрик, который от пива устал, и скоро спать под стол уляжется, к дому, где свет видели…
— Погоди-погоди, ты же сам сказал, что на Эльдстеланде люди не живут? — поймал я рассказчика на противоречивости.
— И могу повторить, если ты слаб на ухо, — ответил мне скальд — Люди и не живут. У дома нас ждал старик, древний, сгорбленный, весь морщинистый, одет в шкуры, старые все, траченные, борода у него ниже пояса, и дубина при нем каменная, такая, что даже Трюггви ей долго не помашет, а уж того троллем не зря прозвали. Поприветствовал нас. Погостить позвал.
— И вы согласились? Чем он угощал, что рассказал? — любопытствовал я.