Глава двадцать шестая
Все радиослушатели помнят, как несколько лет назад в любое время дня и ночи в эфире звучала мелодия романса «День и ночь». Любители хороших мотивов согласятся со мной, что это был отличный романс, но для нашей экспедиции мотив одновременно звучал и чудесно, и надоедливо. Даже теперь, когда я рассматриваю рисунки, сделанные мною в Онтонг-Джаве, мотив романса «День и ночь» немедленно начинает звучать где-то внутри. Сколько раз мы пели его за едой, сколько моделей — белых и коричневых — очаровывала Маргарет, покуда я запечатлевала голову модели на холсте. Благодаря этой мелодии появился портрет туземца с Онтонг-Джавы, который пополнил нашу коллекцию тем смешанным полинезийски-меланезийским типом, которого нас лишили игроки в крикет, вытеснив экспедицию с островов Фиджи.
Коралловый атолл Онтонг-Джавы находится в двухстах милях к северо-востоку от Соломоновых островов, и проживающее здесь население является помесью меланезийцев и полинезийцев. По существу, это то же сочетание, что и на островах Фиджи, но на Онтонг-Джаве смешение этих двух народов не создало четко установившегося типа. Иногда в одной и той же семье можно увидеть темнокожих людей с густой, истинно меланезийской растительностью на голове наряду со статными и рослыми представителями полинезийской группы. Многие местные жители унаследовали характерные признаки обеих групп. Что касается женщин, то, говорят, они миловидны, но мы их не встретили.
На миссионерскую станцию нас доставил вместе с грузом копры наш прежний хозяин, и здесь мы должны были пробыть три дня, ожидая прибытия «Матарама». Проживавший здесь миссионер считался старожилом, и его дом был редчайшей сокровищницей интереснейших вещей. Как правило, миссионеры всегда являются владельцами ценных коллекций туземных редкостей. Здесь были собраны продеваемые в нос черепаховые подвески вроде маорийских «тики», имеющие форму эмбриона и символизирующие плодородие. В Онтонг-Джаве эти украшения являются эмблемой отцовства. В коллекции находился примитивнейший ткацкий станок с образцом пальмового волокна и исправным челноком. Жители Онтонг-Джавы занимаются ткачеством, что указывает на их связь с полинезийцами, так как меланезийцам это ремесло не известно. В ящиках, полных фотографий и иллюстративных материалов, заключалась настоящая кладовая знаний. Не было только подлинных, не тронутых белой культурой местных жителей, могущих послужить нам моделями для портретов.
В первый вечер, примерно около половины девятого, когда я в третий раз проснулась от собственного храпа, все жители, собравшись возле дома миссии, уселись в кромешной тьме возле веранды и принялись развлекать нас пением псалмов, как это было принято во время посещения миссии белыми гостями. Через некоторое время один из слуг — кстати сказать, миссионеры любят держать у себя в услужении великое множество людей — поднялся по ступенькам к столбу, на котором висел церковный колокол, и начал вызванивать для всего поселка приглашение ко сну: хочешь или не хочешь, а ложись спать. Я вздохнула с облегчением, но Маргарет уже успела достать наши музыкальные инструменты, так как была одержима идеей, что нас как гостей будут вспоминать с большим сожалением, если мы будем угощать хозяев музыкой, а недружным храпом. Конечно, хозяева всегда были вежливы, и на этот раз, когда миссионер увидел наши инструменты, он велел отменить вечерний звон и разрешил своей пастве посидеть еще немного и насладиться музыкой. Я невыносимо хотела спать, так как привыкла вставать до восхода солнца, чтобы использовать утренние часы для работы. А тут этот концерт в восемь тридцать вечера стал для меня тяжелым испытанием. Я всегда знала, что Маргарет отличается пониманием юмора, но на этот раз чувство ей изменило, и она выбрала для исполнения исключительно неудачный репертуар. Среди исполняемых Маргарет песен была казацкая походная песня, состоявшая не менее чем из тридцати куплетов, и каждый из них заканчивался лихим свистом. Эту песню Маргарет избрала для собственного исполнения после пропетых толпой религиозных псалмов. Прошло несколько минут, и я увидела перед собой Маргарет, переставшую походить на святую Цецилию, играющую на органе и каждый раз рассекающую воздух своим знаменитым, почти разбойничьим свистом. Сидевшие вокруг туземцы получали неописуемое удовольствие и восторженным, явно неблагочестивым ревом приветствовали окончание каждого куплета. С этого момента они не желали слушать ничего другого, и ударом колокола пришлось возвестить окончание концерта. Но прежде чем слушатели разошлись, Маргарет запела романс «День и ночь», ставший потом нашей коронной песнью. Не успели прозвучать аккорды, как с задней веранды раздался крик о приближении лодки. Я была счастлива: теперь я могла спокойно улечься в постель, и продолжать переваривать съеденный обед (надо сказать, что миссионеры едят на славу), и впервые за всю экспедицию не поинтересоваться, какая лодка собирается причалить. Не успела я крепко уснуть, как меня разбудили и сообщили, что подходит катер незнакомого нам районного чиновника, о котором было распространено больше слухов, чем о целой группе кинозвезд. Во всем мире люди любят рассказывать небылицы друг о друге.
Я тоже принадлежу к числу людей, но рассказывать о районном чиновнике буду лишь потому, что это связано с возможностью написать портрет типичного представителя туземного населения. О господине районном чиновнике рассказывали всякую всячину вплоть до того, что на всех островах не было ни одной белой женщины, замужней или девицы, которая сумела бы устоять перед его чарами. Он никогда не был женат и пользовался репутацией сентиментального человека.
Когда описываемый персонаж повстречался на нашем жизненном пути, мы были поражены его внешностью: он был тщательно пострижен и носил галстук в полоску. В стране, где ближайший парикмахер живет за несколько тысяч миль, обычная мужская стрижка кажется чудом. А если стрижку сочетать с отличным, в желто-коричневую полоску галстуком и пиджаком, то становится ясной основа, по крайней мере, половины всех сплетен. Что касается сущности этого человека, то, несмотря на двадцатилетнее пребывание на островах, он остался англичанином до мозга костей.
Очень скоро выяснилось, что господин-чиновник отнюдь не склонен вести беседы об Онтонг-Джаве, а предпочитает слушать музыку. Наше исполнение романса «День и ночь» нравилось ему не меньше, чем свист казачьей походной песни туземному населению. Он попросил нас исполнить романс еще раз; потом еще и еще раз. Затем он убедительно попросил, чтобы мы спели романс в присутствии экипажа его катера. Оказалось, что матросы создали маленький оркестр, куда входило несколько испанских и гавайских гитар, а для разучивания песен имелся граммофон с пластинками. Я была поражена: меланезийцы, играющие на струнных инструментах и поющие мелодии! Ради столь необычных меланезийцев я была готова не спать ночь напролет.
— Да, да… — сказал господин районный чиновник, направляясь с нами к катеру. — Эти парни не совсем чистокровные меланезийцы. Все они родом с Онтонг-Джавы.
Как жаль, что господин чиновник вместе со своими драгоценными онтонг-джавскими моделями завтра на рассвете отбывает дальше вершить судебные дела в прибрежных деревнях. Никто на свете не рискнет просить чиновника коронной службы пренебречь служебными обязанностями только потому, что кому-то захотелось написать портрет его слуги. Ни один из членов экипажа не может быть оставлен здесь, потому что обратный рейс катера намечен по совершенно иному пути. Мы также не могли уехать отсюда, так как рисковали пропустить прибытие «Матарама».
Положение казалось безвыходным: налицо имелись модели с Онтонг-Джавы и туземные украшения, но поздний час не позволял приниматься за портрет.
Оркестр господина чиновника был неплох, но и не так хорош, каким был бы оркестр из чистокровных полинезийцев. Репертуар составляли «модные» песенки южных морей, несколько перекликавшиеся с простыми по гармонии гавайскими мелодиями. У певцов были хорошие голоса, ритм отбивался на тамтаме, но певцы совершенно не знали нашей гаммы из восьми целых нот. Это было незаметно, покуда они пели мелодии туземного происхождения, но когда дело перешло к популярной американской песенке, то сразу стало ясным, что исполнить ее они не могут. Им было все равно, фальшивят они или берут правильную ноту; правильность звучания аккомпанемента была им безразлична, лишь бы соблюдался ритм.
Как нам казалось, матросы смеялись и болтали в присутствии белого господина чересчур много. Может быть, здесь сказывалась свойственная полинезийцам уверенность в себе; во всяком случае, когда мы спели «День и ночь», они нам даже зааплодировали. Гармоническое построение мелодии этого романса было им близко и понятно. В общем на борту катера господствовала странная не островная атмосфера.