Мы узнали, что серая чешуйчатая кожа является результатом кожного лишая — одной из наиболее трудно излечимых и заразных болезней. Мы сами чудом избежали заражения, пробыв столько времени в Меланезии. Замечу мимоходом, что болезнь эта отвратительна и зуд от нее нестерпимый. Примерно десятая часть туземного населения больна этим лишаем.
Шрамы на животе нашей модели, отсутствовавшие у Других женщин, объяснялись тем, что она рожала крупных Детей от европейца.
Наша меланезийка, по имени Догару, была посмешищем деревни не по причине слабоумия. Она была слишком резко выраженной индивидуальностью в обществе, где идеалом считалось быть таким, как все прочие. Много лет назад она была «экономкой» в доме плантатора и от него научилась не только говорить на пиджин-инглиш, но и обращению с белыми людьми. Связь ее кончилась так, как обычно такие связи оканчиваются, хотя они встречаются здесь не столь часто, как это пытаются изображать журналисты.
После того как она родила плантатору троих детей, из; которых в живых остался один, плантатор расстался с ней и уехал на родину. Ребенка он поместил в миссионерскую школу и обеспечил материально до достижения им совершеннолетия. Что касается Догару, то ей ничего не оставалось, как возвратиться в деревню и начать снова жизнь туземной женщины.
С точки зрения чужеземца, в этом не было ничего сложного, но жизнь в патриархальной общине совсем не то, что индивидуальное существование в наших городах. Жизнь здесь стеснена и осложнена бесконечными табу, незыблемыми правилами, условностями и родственными связями, а потому с самого начала блудная дочь общины была встречена неприязненным хихиканьем. Такое отношение было вызвано не тем, что на протяжении нескольких лет ее жизненный путь был усыпан розами, а лишь потому, что она была странным явлением — зрелой женщиной без мужа. Ее непосредственный опекун — брат матери — умер в ее отсутствие. Будь она молода, следующий по линии родства из племени матери обязан был бы дать свиней для брачного пиршества. Но она не была молода, и это послужило непреодолимой помехой (историю Догару мы узнали от нее самой, и рассказ был нам ясен только в общих чертах).
Догару надо было выйти замуж, чтобы перестать быть посмешищем деревни. Будучи маленькой и мужественной женщиной, она решила позаботиться о своей судьбе и занялась самой древней женской профессией, став деревенской проституткой.
В обществе, где о проституции не имеют ни малейшего представления, подобное занятие вызвало насмешки со стороны всех женщин. Ни одна женщина не осуждала Догару по моральным соображениям, но все дружно насмехались над подобным занятием, не входившим в круг привычного женского труда (если вам что-либо непривычно — насмехайтесь! Это правило годится во всем мире…).
Весьма вероятно, что оригинальную идею она заимствовала у своего прежнего белого хозяина, и эта идея имела в деревне практический успех. Наша бедная героиня, осыпаемая всеобщими насмешками, работала изо всех сил, пока не приобрела достаточное количество ценных раковин, на которые можно было купить нужное для брачного пиршества количество свиней. Как только появилось богатство, появился и супруг.
С момента замужества Догару заняла в обществе равное с остальными женщинами положение и стала «уважаемой личностью». Но она осталась бунтарем, вызывая отдельными выходками общие насмешки. Нам она показалась маленьким и одиноким существом. Что-то привязало ее к нам; возможно, ей просто хотелось щегольнуть перед остальными женщинами своим бесстрашным обхождением с белыми людьми, а может быть, мы были для нее источником получения сигарет, которые она, опять же вопреки всеобщему вкусу, предпочитала обычному табаку. Или же в силу чувствительности характера она солидаризировалась с нами, зная, что мы, так же как и когда-то она, являемся для жителей деревни мишенью насмешек. Несмотря на совместно проведенное время, на возможность изъясняться на понятном друг другу языке, на наличие У нас опыта в понимании людей, мы так и не раскусили сущности нашей Догару. Временами она казалась нам веселой, старенькой, нарочито паясничающей женщиной, а по временам она уходила от нас в свой далекий каменный век. Она доводила нас до того, что мы согласны были четвертовать ее, если бы только она не была для нас исключительно полезным и всезнающим сотрудником и переводчиком.
Наш первый опыт использования Догару в качестве модели проходил в обстановке каменного века. Она охотно и радостно согласилась позировать, но как только Маргарет указала ей место для сидения, она заартачилась и не пожелала объяснить, в чем дело.
Я хотела работать на веранде дома для приезжих, чтобы использовать для портрета Догару черно-белый фон висевшей на стене циновки. Однако Догару пришлось чуть не силой заставить подняться по ступеням лестницы. В конце концов она уселась сама (когда мы уже предложили ей сесть на пол) и погрузилась в такое глубокое молчание, что даже любимые ею сигареты перестали действовать. Остальные женщины, оставшиеся в деревне, организовали в соседней хижине нечто вроде кружка кройки и шитья. Они наблюдали за нами, что было совершенно ясным из непрестанной болтовни и взрывов смеха. Время от времени Догару визжала какие-то фразы, обращенные к жительницам деревни, а как только мы устроили перерыв, Догару убежала из деревни, и больше в тот день мы ее не видели.
Я не успела закончить портрет, когда узнала, что на дом приезжих наложено табу для жителей деревни, и он является единственной правительственной собственностью на территории общинного владения. По этой причине плантатор мог привязать свою лошадь к столбу возле дома, не рискуя вызвать всеобщее недовольство. Что касается Догару, то она очень уважала все табу, наложенные белыми людьми, и охотно согласилась продолжать позировать, если ей не придется входить на веранду дома приезжих.
Первый портрет создал нам в деревне хорошую репутацию. Несомненно, что, кроме Догару, портретом никто не восхищался, но он заинтересовал население деревни. В тот вечер, когда портрет был закончен, мы оставили его висеть на веранде, и все любопытные могли его рассмотреть. Мы были уверены, что жители воспользуются нашим отсутствием для того, чтобы разглядеть мое творение во всех подробностях.
Эта реклама отлично сработала и показала чистоту наших намерений.
Так мы добились моделей…
Глава двадцатая
На протяжении последующих недель экспедиция напоминала душевнобольного, у которого моменты здорового состояния чередуются с настоящим безумием.
Мы переживали трудный период приспособления к тому, что впоследствии стало для нас обычным. Я непрерывно работала, моделей было сколько угодно, так как неприязненное к нам отношение сменилось быстро растущей популярностью. Но не было ни одной модели, которая бы спокойно позировала до конца; совершенно неожиданно их охватывал необъяснимый страх, и они убегали.
С быстротой ассистента циркового фокусника-иллюзиониста Маргарет меняла на мольберте холсты незаконченных портретов. Не пытаясь объяснить или осмыслить этот калейдоскоп, я работала, словно мясорубка, изображая на холсте все, что Маргарет и Догару ставили передо мной.
Оставшиеся днем в деревне женщины (всегда оставались разные) не устраивали обычной сутолоки у прилавка перед разложенными нами приманками из «ящика чудес». Как любопытные кошки, они шныряли поблизости и принюхивались, изображая полное безразличие. Когда же мы пытались приблизиться, они прятались, но далеко не уходили.
Догару, позировавшая нам во всех случаях, когда надо было закончить какую-либо недописанную часть тела, хорошо зарабатывала и, пожалуй, возбуждала интерес, а может быть, и зависть остальных женщин. Весь свой заработок она навешивала на себя и скоро стала напоминать ходячий склад. Она носила атласный, отделанный кружевом бюстгальтер не для поддерживания бюста, а в качестве хранилища своей добычи. Длинные груди висели под бюстгальтером, а в свободном пространстве помещались плитки табака, коричневая бутылочка из-под лекарства, жестяная коробка из-под сигарет, наполненная бусами и лезвиями для бритвы, и даже рваная, скатанная в клубок розовая сатиновая юбка. Эту юбку Догару взяла ради ощущения, которое давало прикосновение к материи. Поверх этого разнообразного арсенала красовалась подвешенная на ремешке золоченая туфля, которую Догару иногда надевала на ногу. Ходить в ней Догару не могла из-за высокого каблука и издевательского смеха своих соплеменниц.
Все предметы Догару выбирала сама, и, когда окружающие нас женщины стали более доверчивыми, мы широко применили метод свободного выбора товаров, предназначенных для приманивания моделей. Позволив женщинам самостоятельно выбирать любой предмет, мы убедились в общности черт, свойственных всем женщинам мира. В то время как остальные женщины, сидя в сторонке, делали независимый и незаинтересованный вид, их соплеменница тщательно рассматривала и щупала все находившиеся перед ней товары, откладывала отдельные предметы в сторону, снова и снова возвращаясь к ним, и спустя добрый час принимала окончательное решение. В момент принятия решения она оглядывалась назад, как бы спрашивая у остальных женщин, не совершила ли она ошибки. Она никогда не благодарила, так как общепринятая форма выражения благодарности неведома меланезийцам: подарок должен быть возвращен только в форме подарка.