Он покорно послушался, уселся на краешек, оставляя большую часть места печали давно забытых слез.
– Ты не спешить?
– Я врач в прошлом.
– Выслушай, я так долго молчала.
– Говори, я умею слушать.
– Наша мама умерла при родах, и у папы в каждой руке осталось по дочке. Мы с сестрой не позволили ему уйти из жизни. Он нас баловал, выполнял разные прихоти, любил с нами гулять по лесу весной. От нее мы и получились такими бурно-рыжими и зеленоглазыми.
– Твоя сестра в другом музее?
– Ее давно нет на этом свете, а мне много-много лет.
– Этого никак не скажешь.
– Разве ты не знаешь, что лица на картинах не старятся?
– Откуда, меня только-только назначили. Пару обходов всего и успел. А что с сестрой случилось?
– Отец перед днем рождения, отправляя нас ко сну, спрашивал, какие подарки хотели бы получить. В тот раз сестра попросила большое зеркало в красивой оправе. А я не знала, что попросить.
– Зачем ей зеркало? Она могла сколько угодно смотреть на тебя. А может, предчувствовала разлуку?
– Тогда я не знала, но за долгие годы, проведенные в раме, поняла. Она не любила меня, себя любила.
– И отец подарил ей то зеркало?
– Да, она утром проснулась, увидела его и больше никогда не отходила от своего отражения.
– А какой подарок получила от отца ты?
– Я сказала, что и так счастлива, радость сестры – моя радость, мы неотделимы. Ее восхищение этим большим, красивым зеркалом и есть лучший подарок на свете.
Отец разрыдался и вышел, а я открыла окно солнцу. И моментально сквозняк влетел в комнату, зеркало покачнулось, упало, разбилось вдребезги. С сестрой случилась истерика. Мы долго ее успокаивали с отцом, а когда она уснула, я решилась.
– На что?
– Стать отражением в зеркале.
– Как? Она не заметила, что ты исчезла из жизни?
– Отец утешил, сказал, что навсегда уехала к нашей одинокой тетке в другую страну.
– Вы переписывались?
– Почти нет. Я так уставала за день повторять за ней все ее движения, что на письма не оставалось сил. Отца было жалко. Он прятал зеркала по всему городу, камни кидал в водную гладь. Сестра быстро изменялась, а я оставалась прежней. Люди в рамах не стареют.
– И что было потом?
– Потом? Потом сестра ослепла. Мне очень хотелось выйти за рамки, помочь отцу в свалившемся горе. Но это оказалось невозможным. Не спрашивай, почему. Когда совсем забудешь, что был доктором, вопрос отпадет сам собой.
– А как ты попала к нам?
– Началась череда войн, революций. Меня передавали из рук в руки.
– И никто не заметил, что ты живая?
– Знаешь, все картины живые, одни более, другие менее, да немногие это заметить могут.
– Ты правду говоришь, не шутишь?
– Правду, правду. Глаз таких, как у тебя, почти не осталось.
– А какие они у меня?
– Разные.
– Я стыдился своих разных глаз, даже лечиться собирался.
– Нечего тут стыдиться, ведь это от Бога… Иди домой, поздно.
– А как же ты?
– Я привыкла.
– Что тебе подарить завтра?
– Ты отнеси меня на руках в лес, сможешь?
– Да, жди, не уходи никуда из моего музея.
Он явился рано утром, завернул картину в большое, теплое, красивое одеяло, взял на руки и понес. Когда добрался до леса, так устал, что еле хватило сил развернуть одеяло. Поставил картину и упал в траву – зеленую-зеленую, как ее глаза.
Разбудили две белые бабочки, они пытались приподнять его веки, заглянуть в глаза. Когда их открыл, закат окрасил бабочек рыжим светом, и те улетели на солнце.
Он вспомнил о картине, оглянулся и обмер. Рядом с зеркалом сидела рыжая зеленоглазая девушка и пыталась в нем что-то разглядеть. Зеркало уходило, теряло свою зеркальность, рамы оборачивались ветками молодых берез. Он подошел, взял девушку на руки, одним глазом проводил закат, другим улыбнулся своей необыкновенной ноше и понес туда, где зарождалось новое утро дня.
Розовые валенки
Через час уже зима… Я ее переживаю, как страшный сон. Холодно, тоскливо. Но-я-бр-бр. Нет, не ноябрь, это телефон «бр-бр».
– Здравствуй, завтра декабрь.
– Догадываюсь. Мы уже на ты?
– Нет, я вам валенки купил.
– Разве вы знаете мой размер?
– Нет, не знаю. Но они розовые, эти валенки.
– Им что, размер не важен?
– Как оказывается, нет. Они по ногам изголодались очень-очень.
– Господи, как это мило – «голодные валенки».
– Им без ног голо.
– Я вам что-то должна за них?
– Да, но не сейчас.
– И какая цена у розовых валенок?
– Вы мне их вернете, как только растает снег.
– Весело у вас выходит, валенки на сезон, а дальше что, зимы не будет никогда?
– Будет у кого-то, но не у меня. Валенки после вас станут весной.
Вот и декабрь, но без бр-бр. В моей сумочке маленькие розовые валенки, под пальцы рук. Ими могу набрать номер его телефона: «бр-бр».
– У вас есть розовые рукавички?
– Они вам зачем?
– У меня щеки закоченели.
Когда дочки увидели валенки, они им не удивились, как будто знали, что те затаились в моей сумочке. Девочки не мучили меня взрослыми вопросами: «Кто подарил?» и «Зачем они мне?»
– Мамочка, а розовые валенки из чего?
– Из восторгов первого снега.
– Тот восторг холодный или теплый?
– Он веселый и пушистый-пушистый.
– Как Пушкин?
– Да.
Весь декабрь каждый наш вечер начинался с разговоров о розовых валенках.
– Мама, все валенки близняшки?
– Розовые даже больше чем – они со щек Снегурочки явились к нам.
– А что на щеках осталось?
– Веснушки, девочки, там веснушки.
– Мама, а у валенок в сумочке всегда сумерки?
– У розовых валенок совсем нет сумерек, за закатом сразу восход начинается.
– Мамочка, а почему у них нет подошв?
– Потому, что за них сам снег скрипит.
– За оба?
– Да, за оба и за облака заодно.
– Мама, а как спят розовые валенки?
– В обнимку.
– Оба?
– Оба, и нимб над ними.
– Он их небо?
– Обруч.
– А что это такое?
– Обручальное кольцо.
– Мамочка, им по ночам скучно в твоей сумочке?
– И что вы предлагаете?
– Отпускать ночью гулять по балкону.
– Давайте, чья сегодня очередь?
Под занавес декабрь затрещал. Балкон несколько дней не открывали, на окнах резвились узоры. Мне стало вдруг так тоскливо, так не по себе. Девочки спали. Я завернулась в одеяло, открыла дверь на балкон. Валенок не было. На снегу остались розовые следы, как поцелуи рябин.
Пришла пора девочек будить, я не знала, как сказать, что наши валенки ушли. И вдруг знакомое «бр-бр».
– У вас валенки не пропадали?
– А вы откуда знаете?
– Знаю, поцелуи на снегу остались?
– Да, да весь балкон губами исхожен.
– Не переживайте, завтра Новый год, их белые вороны взяли пофасонить.
– А что девочкам моим сказать?
– Пусть ждут, вороны валенки вернут в Новый год с подарками для ваших дочек.
– А вы кто?
– Разве я вам не говорил?
– Нет.
– Я ваш дед Мороз.
– Ой.
Ева
Я маленькая девочка. Зовут Ева. Ум едва-едва проклюнулся. Недавно поняла: взрослые отличаются от детей. У них деньги. Они ими озабочены больше, чем нами. Мы сами по себе, без денег, они с деньгами и без нас. Мультфильмы хоть и муть, но подвиг соприкосновения с нами. Рост делу не помеха, как и худоба. Школа – сплошное издевательство. Скажем, люблю читать, но не в то время, когда им хочется. У нас во времени сдвиг по фазе. Фаза – любимое словцо отца. Он им, как перцем, в любое блюдо с перебором. Мама фыркает, мне такой факт не дозволен. Фартук, и к раковине – исполнять семейный долг. Дурость, семья не в этом. По вечерам родители загоняют в кровать, как в клетку зоопарка, и начинают вести взрослую жизнь. Не завидую, каждый раз одно и то же. Однообразие и занудство, две брови на серьезных лицах взрослых особей. Учат все кому не лень: от училки «дети, закройте форточки» до соседки, которая почти не ходит, но знает, как.
– Взрослые, дайте вздохнуть.
Молчу, молчу, конечно, мечтаю. Метры детской жизни помечены минами и ловушками взрослых, в которые они чаще всего сами и попадают, несмотря на усы, бороды и боевую раскраску щек. Вот, говорят, дети любят рисовать. Во-первых, заставляют, во-вторых, кого-кого, а взрослых от бумаг за уши не оттянуть. Порой кажется, Сальвадор Дали в сравнении с ними просто душка. Все с высшим образованием дураки. Это одно из моих самых тонких наблюдений.
– Не жуй громко, замуж не возьмут.
– Мама, подслушивать нехорошо.
– Локти со стола убери, сколько раз говорить.
– Локти не мусор, они вещь неловкая, а тут на виду.
– Отправляйся в угол, знаешь, ты кто?
– Знаю, украшение многоугольников.
Взрослые загоняют в угол себя, а от скуки и нас заодно. Мне что? Я Ева. У ребра самим Господом завещано стоять. А мой Адам пока в аду. Вот подрасту, узнает, что такое рай на пару с Евой.
Вчера наша «закройте форточку» отчудила. Собрала тетрадки и уткнулась. Думали, одумается, подождали немного и приступили к делам насущным. К концу урока совесть заела. Завертелась на стуле и давай орать: