– А ты не хочешь прикончить этого сталкерюгу, который грохнул гетмана?
В глазах Сина мгновенно полыхнул нехороший огонь.
– Гетман теперь я, если ты не заметил. И я чту законы группировки. Сталкер вызвал отца по Закону свободы, и победил. Притом, в отличие от отца, сталкер бился честно – нож на нож, без огнестрела, как было договорено. Поэтому он будет жить.
– Вон оно как, – протянул обладатель наглого голоса. – Прах папаши еще не успел остыть, а сынок уже вылил на него ушат дерьма. Ну чо, пацаны, все уверены, что нам нужен такой гет…
Пистолетный выстрел хлестнул по ушам, словно плеть. Я уже рассмотрел, что сынок гетмана использует пистолет ГШ‑18, несомненным достоинством которого является магазин на восемнадцать патронов. То есть, сейчас Син располагал еще пятнадцатью патронами, которые в толпе, не готовой к такому повороту событий, могли наделать много неприятностей. Например, таких как сейчас, когда из толпы вывалился и ткнулся лицом в ближайший автоклав обладатель наглого голоса.
Я прекрасно видел со своего места, что пуля вошла разговорчивому «вольному» в рот и вылетела из затылка вместе с оторванным языком, который застрял в развороченном выходном отверстии. Наглядно. Типа, кто будет много трепаться, у того язык окажется на затылке. Интересно, как это Син сделал? Случайно получилось? Или реально тренировал такой выстрел?
Впрочем, особого значения это не имело. Толпа «вольных», потерявшая кандидата на лидера оппозиции, резко стухла, и теперь явно старалась сгладить произошедшее. Лишь кто‑то скорее от недоумения проговорил:
– Так можно ж было Капсюля вызвать. По Закону свободы. Чо ж так сразу – пулю в пасть…
– Законы в группировке теперь устанавливаю я, – резко бросил Син. – Капсюль слишком много болтал, и получил то, что заслужил. Если еще кто‑то сомневается, тот ли у группировки гетман, пусть выскажет это сейчас. Ну? Есть желающие?
Желающих не нашлось. Оно и понятно. Син очень резко обозначил кто тут есть ху, а людям подсознательно нравятся сильные лидеры. Ну и своя шкура дорога. Вдруг не кому‑то, а именно тебе в лоб прилетит следующая пуля. Не исключено ни разу. Поэтому ну его на фиг.
Никому даже в голову не пришло воспользоваться личным оружием и пристрелить Сина. Тот, кто наверно мог это сделать, сейчас стоял на коленях, обняв автоклав, с окровавленным языком, свешивающимся от затылка до самой шеи. Как верно подметил классик, вожаков не остается, когда заканчиваются буйные.
Поняв, что с волнениями внутри группировки покончено, Син вновь повернулся ко мне.
– А теперь уходи, – сказал он. – Я привык за добро платить вдвое, такой уж у меня личный Закон долга. Но и за зло я тоже расплачиваюсь по двойным стандартам. И, как ни крути, Капсюль был прав. Тот, кого ты убил, был моим отцом, и я никогда не забуду ни про первое, ни про второе. Так что не попадайся на моем пути, сталкер.
Я скромно промолчал о том, что последнюю пулю высохшая, но все еще живая мумия гетмана получила не от меня. Просто когда многократно превосходящий тебя в силе вероятный противник почти вежливо просит тебя удалиться, борзеть сто́ит лишь если тебе угрожает реальная опасность – либо в иных случаях, когда без борзости просто не обойтись. Сейчас явно был не тот случай. Поэтому я подобрал с пола «Бритву» вместе со своей «G‑3», и молча направился к выходу из зала. Когда тебе в спину смотрят без малого три десятка стволов, лучше уходить по‑английски, не прощаясь и не оглядываясь. Мало ли как те, со стволами, расценят лишние слова и движения…
Выйдя в коридор, я прошел мимо двух слабо дымящихся боевых модулей. Недалеко же они ушли. Оно и понятно – пушки Гаусса в замкнутом коридоре гораздо эффективнее пулеметов Гатлинга.
На этот раз я довольно быстро нашел дорогу к выходу из подземного лабиринта – следуя к залу с автоклавами, группировка «Воля» оставила довольно много следов. Кровавых. В буквальном смысле. Бойцы гетмана безжалостно добивали тех, кого встречали на своем пути, а потом спокойно шли дальше по лужам свежей крови…
Теперь ими командует другой человек. Правда, сильно сомневаюсь, что от этого путь группировки «Воля» будет менее кровавым – как мудро сформулировал закон свободы другой классик, любая свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Или что‑то в этом роде.
Осторожно обходя трупы, разорванные крупнокалиберными пулеметами, я наконец вышел наружу. Вечерело. Со стороны леса потянуло прохладой. Я жадно вдохнул свежий воздух полной грудью – и чуть не взвыл от боли.
Болело в районе сердца, там, куда угодила пуля гетмана. Камуфла вокруг нагрудного кармана пропиталась кровью, но не настолько, чтобы можно было говорить о серьезном ранении.
Я расстегнул камуфляж, уже догадываясь, что там увижу.
Ну да, так и есть. В мою левую грудную мышцу была вдавлена фигурная пластина, которую я нашел в лаборатории среди останков Снайпера. Подарок Буки. Острые края стального рукокрыла прорвали подкладку камуфляжа и вошли в плоть, распределив по ней энергию пули. При этом металл словно врос в мое тело. Острые края крыльев зацепились за кожу изнутри, и теперь выдрать их можно было только вместе с куском мяса.
Причем все это произошло со мной уже во второй раз. А, может, пластина притягивает пули для того, чтобы вгрызться в мою плоть? Вполне возможно, ведь я прекрасно помнил, что гетман целился мне в лицо.
Впрочем, я слишком сильно устал для того, чтобы подробно анализировать произошедшее – уж больно насыщенным событиями оказался прошедший день. Правда, боковым зрением я отметил, как в кустах что‑то блеснуло – может, осколок бутылки, а может, те самые внимательные глаза, которые я видел уже не раз. Даже если и так, то хрен с ними, пусть смотрят. На то, что не приносит тебе ни вреда, ни пользы, лучше просто не обращать внимания.
Сейчас меня больше волновало другое: куда теперь идти? И зачем? Надо ли куда‑то идти, когда идти некуда?
Я поразмыслил, и решил – надо. Потому что я фантастически, нереально, смертельно хочу спать, а тут мне выспаться точно не дадут. Или «вольные» наружу полезут, или ночные мутанты соберутся полакомиться трупами.
Поэтому я проверил свою «G‑3», поставил регулятор на минимальные пули, которых любому мутанту Зоны хватит за глаза, чтобы сдохнуть, и углубился в лес.
Шел я недолго, продираясь через бурелом и цепляясь носками берцев за высокие корни, торчащие из земли. Полчаса, может, чуть больше. Ночь понемногу вступала в свои права – еще чуть‑чуть, и темнота накроет чащобу своим непроницаемым саваном.
Я уже совсем было решил найти подходящее дерево для ночевки среди ветвей, когда лес внезапно расступился, и я оказался на опушке, в центре которой стоял более‑менее неплохо сохранившийся домик. Скорее всего, избушка лесника, покинувшего эти проклятые места сразу после аварии на чернобыльской АЭС. Небось, внутри всё вверх дном, гнильё, прах и паутина. Но – плевать. По всем признакам ночью дождь будет, и всяко приятнее спать под удары капель по крыше лесного домика, чем мокнуть, сидя на дереве.
Дверь была заперта на тяжелый амбарный замок, который я сбил выстрелом из «G‑3», вынеся вместе с замко́м порядочный кусок косяка. По фиг. Я слишком сильно устал, чтобы еще минут десять ковыряться гвоздем в замочной скважине.
Вопреки ожиданиям, внутри домик оказался даже более приличным, чем снаружи. Небольшая печь, заготовленные дрова возле нее. Деревянный стол, табуретка под ним. Грубо сколоченные полки вдоль стен с какими‑то консервами, пыльными банками, жестяными коробками. И лежанка! С матрацем, набитым соломой!!!
Больше ничего в хижине не было, но мне большего и не надо. В чем оно, сталкерское счастье? Хабара побольше найти? Чтоб на домик накопить возле речки? Да хрен там! Любой даже самый полный дебил понимает в глубине души: домик этот – лишь мечта. Для девяноста девяти процентов сталкеров несбыточная, потому что Зона крайне неохотно отпускает тех, кто однажды перешел границу кордона.
А лежанка с матрацем – вот она. Реальная, не придуманная. Которая и есть то самое большое, настоящее счастье для человека, вконец измотанного Зоной.
Я нашел в себе силы перевернуть тяжелый стол и подпереть им искалеченную дверь. После чего сделал три шага, рухнул на лежанку, и сразу же провалился в непроницаемую черноту настоящего сталкерского счастья. Которое не для всех, а только для одного. Эксклюзивное. Твое. Заслуженное. Выстраданное. И потому самое желанное на свете.
Эпилог
В полуметре над землей висел разрез. Продольный разрез в пространстве, по краям которого порой пробегали синеватые молнии. Края разреза подрагивали, тянулись друг к другу, но что‑то не давало им сомкнуться. Будто некая неведомая сила препятствовала воссоединению непроницаемой границы между мирами, которую однажды рассек сверкающий нож человека по прозвищу Снайпер.