Доказать справедливость этих предположений можно только одним путем –
опровергнув их; чтобы их опровергнуть, нужно найти настоящего преступника; для нас подходящая кандидатура – любой из троих мужчин с
фотоаппаратами. Вам известно что нибудь о них?
– Нет. Мне их называли, но я никого не узнал. Я и сейчас их не помню. У меня сейчас голова плохо работает. Генри?
– Да, мистер Байноу. Джозеф Херрик, фоторепортер из «Газетт». Огастес Пицци из рекламного агентства… минутку… – Фримм закрыл глаза. Потом
открыл. – Вспомнил. «Олловер Пикчерз, инкорпорейтед». И Алан Гайс, фотограф, нигде в штате не состоящий.
Фримм заметил, что я строчу в блокноте, и спросил, успел ли я записать все имена и фамилии. Я ответил, что да. Он повернулся к Вулфу и сказал:
– Ни об одном из них я никогда не слышал, как и мистер Байноу. Насколько нам известно, ни один из них не был знаком или хотя бы косвенно связан
с миссис Байноу.
– Естественно, – проворчал Вулф. – Это навлекло бы на него подозрения. Скорее всего, убийцу наняли, но если он не признается, а он наверняка не
признается, то как нам искать того, кто его нанял? У вас есть какие нибудь соображения, мистер Фримм?
– Нет.
– Ни малейших?
– Нет. Я не знаю никого, кто питал бы антипатию к миссис Байноу, и уж тем более никого, кто желал бы… желал бы ее смерти.
– А у вас, мистер Байноу?
– Нет. Разумеется, этот вопрос интересовал и полицию, так что я уже об этом думал. Как ни настаивали полицейские, я так и не смог назвать им ни
одного имени.
– Тогда немудрено, что они уцепились за мисс Иннес. – Вулф задрал подбородок. – Давайте избежим недоразумений, сэр. Если вы нанимаете меня для
того, чтобы положить конец всяческим домыслам, порочащим вашу жену, то я соглашаюсь только при одном условии; условие состоит в том, что я не
обнаружу фактов, которые заставили бы меня усомниться в истинности вашего заявления о том, что все эти домыслы беспочвенны и безосновательны.
Если же я обнаружу подобные факты, то немедленно прекращаю расследование и выставляю вам счет, а если в мои руки попадают улики, изобличающие
преступника, то я передаю их в полицию.
– Вы не обнаружите подобные факты, – натужно произнес Байноу. – И заверяю вас, что не хочу укрывать каких либо улик от полиции. А ваши намеки я
нахожу попросту оскорбительными. – Он сглотнул. – Мистер Хьюитт предупредил, что вы бываете задиристы и грубы, но мне ничего не остается, как
примириться с этим или… удалиться и остаться ни с чем. Я принимаю ваше условие. Единственное, что я хотел бы изменить… Нет. Я согласен. Вы
хотите получить задаток?
Вулф сказал, что это не обязательно, и начал задавать вопросы. Я держал наготове раскрытый блокнот, но за целых полчаса в нем не появилось
ничего, кроме отрицательных ответов.
Ни Байноу, ни Фримм ровным счетом ничего не знали ни про Херрика, ни про Пицци или Гайса; оба не могли назвать ни одного человека, желавшего
свести счеты с миссис Байноу; миссис Байноу происходила из старой и уважаемой фамилии, была дочерью епископа англиканской церкви, обладала
совершенно безукоризненным и незапятнанным прошлым; и так далее и тому подобное. Лишь Байноу удалось припомнить один мало мальски значимый факт:
вечером в пятницу ему показалось, что жена чем то озабочена, но в ответ на его вопрос она ответила, что страстная пятница – не тот день, когда
можно говорить о человеческих недостатках, и что она вернется к этому разговору по окончании Пасхи.