На мгновение сев, я успела мельком увидеть свое отражение в зеркале. Я была бледна, как мертвец, глаза окаймляла краснота, губы так потемнели и потрескались, что казались черными от запекшейся крови.
Меня свалила гнилая горячка.
34
Я лежала несколько долгих часов. Никто ко мне не заходил.
В доме было тихо, стояла та особая утренняя тишина, которой требовала леди Клара. Один раз на улице начал было петь продавец баллад, но я услышала, как отворилась наша парадная дверь и лакей резко приказал ему убираться.
Пробили часы на церкви Святого Георгия. Я попыталась сосчитать сколько, но каждый удар отдавался таким многократным эхом у меня в голове, что я сбилась со счета и не поняла, который час. Подумала, что должно быть около десяти.
Я чувствовала, как все сильнее сжимается мое горло, и во мне поднимался ужас при мысли о том, что скоро я совсем не смогу дышать. Тогда, подумала я, я и умру.
Я больше не чувствовала, что время мое вышло, и не была готова к смерти!
Когда я думала о том, что умру, борясь за каждый вдох в душной комнате, я понимала, что мне чудовищно страшно. Так страшно, как было на трапеции, когда я висела, с ужасом ожидая падения. Теперь, втягивая рывками воздух, я ощущала тот же постыдный страх.
Вскоре я совсем не смогу дышать.
Закрыв глаза, я постаралась уснуть, чтобы смерть не настигла меня, пока я, колотясь от ужаса, цепляюсь за каждый вдох; но ничего не вышло. Я настороженно бодрствовала, горло мое было суше бумаги, язык во рту распух. Казалось, я умираю от жажды – что там горячка. Кувшин лимонада, словно мираж, был недосягаем. Флакон лауданума, который мог облегчить мои страдания, стоял рядом с ним.
Я слышала, что в комнате что-то шумит, чудовищный скребущий звук, словно пила в сухом дереве. Он повторялся неравномерно, со все большими промежутками. То было мое дыхание, хрип, с которым я пыталась втянуть в легкие воздух. Я снова открыла глаза и в страхе прислушалась к этому звуку, ощущая боль при каждом усилии захватить воздуха. Вспомнила ма в фургоне, вспомнила, как мы не могли уснуть из-за этого хрипа. Мне стало стыдно, что я тогда прокляла ее всем жестоким детским сердцем за то, что она прервала мой сон.
Сон о месте, называвшемся Широким Долом.
Дверь спальни открылась, когда часы начали бить половину. Я попыталась открыть глаза и обнаружила, что они склеились. На мгновение я перестала видеть и подумала, что ослепла от болезни.
– Сара, я слышала, тебе нездоровится.
Голос леди Клары звучал ясно и уверенно.
Я содрогнулась от звука ее шагов, который эхом отдавался и гремел у меня в голове. Потом услышала, как она, ахнув, задохнулась. Услышала шелест ее юбок, когда она направилась к шнуру возле камина, а потом торопливые шаги Риммингс, Сьюэлл и Эмили.
Леди Клара приказала принести таз теплой воды, и через какое-то время кто-то стал бережно протирать влажной губкой мои глаза, пока веки не раскрылись и я не увидела Риммингс, державшуюся как можно дальше от меня и обтиравшую мне лицо вытянутой рукой. Сьюэлл тихо плакала в углу, прижав к лицу передник, и я догадалась, что тот разговор шепотом, который я расслышала прежде, был между ней и леди Кларой: она отказалась ко мне прикасаться, и леди Клара мгновенно ее уволила.
– Можете идти, Сьюэлл, – сказала леди Клара. – Соберите вещи и к полудню покиньте дом.
Сьюэлл выбежала из комнаты.
– Ей нужна сиделка, ваша милость, – заметила Риммингс, переворачивая мою подушку прохладной стороной и подкладывая ее под мою горячую шею.
– Разумеется, ей нужна сиделка, бестолочь, – отозвалась ее милость, сидевшая за моим бюро. – И врач. Не представляю, почему меня сразу не позвали.
– Я побоялась потревожить вашу милость, а она так хорошо уснула, когда Эмили дала ей лауданум.
– В самом деле? – леди Клара бросила взгляд на Эмили.
Та сделала книксен, ноги у нее подгибались.
– Да, мэм, – прошелестела она.
– Сколько капель? – настаивала леди Клара.
Эмили страдальчески посмотрела на Риммингс, и та ловко подхватила нить разговора.
– Я рассудила, что три, ваша милость, потому что мисс Сара утром потеряла голос, но не горела так.
Леди Клара кивнула.
– Тем не менее сейчас она серьезно больна, – твердо произнесла она. – Риммингс, отнесите эту записку лакею и скажите, чтобы сейчас же бежал к доктору Плейеру.
Риммингс с радостью отошла от моей постели и выскользнула из комнаты.
– Ты, – обратилась леди Клара к Эмили. – Приберись тут, поняла?
Эмили сделала книксен.
Леди Клара подошла и встала в ногах моей кровати.
– Сара, ты меня понимаешь? – спросила она.
У меня получилось едва заметно кивнуть.
– Я послала за врачом, он скоро будет, – сказала леди Клара. – Он поможет тебе поправиться.
Я так ослабела от страха и так надеялась, что снова смогу дышать, что готова была заплакать. К тому же я помнила, в каком тихом отчаянии умирала моя ма, одна, борясь за каждый вдох. Я не хотела остаться одна, как она, я хотела, чтобы кто-то гладил меня по лбу и говорил, что я поправлюсь.
– Сара, ты составила завещание? – осведомилась леди Клара.
От потрясения я задохнулась.
– Ты составила завещание? – снова спросила она, подумав, что я не расслышала.
Я покачала головой.
– Тогда я пошлю и за твоими поверенными, – безжалостно произнесла леди Клара. – Не тревожься, дорогая, но если у тебя гнилая горячка, нужно обо всем позаботиться. Я пошлю лакея в их контору, как только он вернется.
Она помолчала.
– Ты чего-нибудь хочешь?
Я заставила себя заговорить, протолкнуть одно слово сквозь наждачную глотку.
– Пить, – сказала я.
Леди Клара не подошла ближе, но кивнула Эмили.
– Налей мисс Саре попить, – резко сказала она. – Да не столько. До краев. Теперь посади ее. Да, обними за плечи и подними. Теперь возьми стакан и напои ее.
Холодный стакан коснулся моих губ, и в рот мне потекла сладкая чистая жидкость. Поперхнувшись первым глотком, я едва не захлебнулась по вине Эмили, но леди Клара одернула ее и велела дать мне отдышаться. Но после сладкая, ясная легкость разжала мне горло, и я выпила три стакана, прежде чем Эмили снова опустила меня на подушку, прошептав:
– Простите, мэм.
Леди Клара приказала ей сесть у моей постели и подавать мне лимонад, когда я попрошу. Эмили замешкалась, но потом опустилась в кресло, когда ее милость нахмурилась.
– Прошу прощения, мэм, – сказала она.
Леди Клара внимательно осмотрела комнату, потом взглянула на меня. Мне дышалось чуть легче, поскольку меня положили повыше, но пугающий скрежещущий звук все так же слышался всякий раз, как я делала вдох. Я заметила, как по лицу леди Клары пробежала тень, и поняла: она думает, что я умру, и ей придется искать в жены сыну другую покорную наследницу, и побыстрее, прежде чем он разорит семью карточными долгами.
– Я скоро вернусь, – коротко сказала она и вышла из комнаты.
Мы с Эмили остались в тишине, слушать отвратительный хрип моего дыхания. Я вскоре снова задремала – я слишком устала для чего-то другого.
То были последние мгновения, которые я через несколько дней смогла вспомнить ясно.
Я то горела, то тряслась от холода. Время от времени приходил человек, бережно прикасавшийся ко мне – я приняла его за Роберта Гауера и решила, что я снова в гостиной, отлеживаюсь после падения с трапеции. Была еще женщина, наверное, сиделка, от которой пахло спиртным. Она перекатывала меня с боку на бок, когда перестилала простыни. От прикосновений ее грязных рук у меня дергалась кожа, и она смеялась громким пивным смехом, когда я вздрагивала.
Иногда появлялась леди Клара, постоянно спрашивавшая меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы что-то подписать. Однажды она даже вложила мне в руку перо и поднесла лист бумаги. Я помню, мне показалось, что она хочет отнять у меня Море – давний мой лихорадочный бред, – и я уронила перо на белые простыни и закрыла глаза, чтобы не видеть леди Клару.
Помню, волосы у меня потускнели от пота и свалялись, и сиделка насильно их остригла. После этого я слегка повредилась в уме; с короткими клочковатыми волосами я снова казалась себе Меридон.
Часто, очень часто заходил Перри. То пьяный, то трезвый. Всегда ласковый и заботливый. Он приносил мне букетики цветов и однажды заплатил певцу баллад, чтобы тот спел у меня под окном. Он приносил мне виноград и ананасы из оранжереи и резал их меленькими кусочками, чтобы я могла проглотить. Даже в лихорадочном бреду я всегда узнавала Перри, его ладонь на моей щеке всегда была прохладной, я отчетливо чуяла запах джина и любимого мыла Перри. Однажды, когда сиделка вышла из комнаты, Перри склонился ко мне и спросил, можно ли ему взять пару гиней из моего кошелька.
– Я отчаянно нищ, Сара, – сказал он.
Я знала, что не должна разрешать. Знала, что он мне поклялся – казалось, в другой жизни, сотни лет назад, – что больше не будет играть. Но у меня не было воли противиться умоляющему взгляду его голубых глаз.