Они ужинали в ресторане, в одном из тех маленьких ресторанчиков, которые посещали еще до женитьбы.
Он с трепетом вспоминал тот день, когда она сказала: "Да". Тогда он изумленно смотрел на нее и недоумевал: неужели такая женщина, как она, хочет разделить свою жизнь с таким мужчиной, как он?
Она улыбнулась - он это помнил, - отчего ему стало еще больше не по себе.
Была ли она более зрелой, чем он? Возможно. Рядом с ней он казался себе мальчишкой. Впрочем, наедине с самим собой - тоже. Он вообще казался себе ребенком и даже удивлялся, когда к нему обращались как к взрослому.
Разве само его ремесло не было игрой? Он рисовал эскиз какого-нибудь украшения, как ребенок рисует домик, потом терпеливо воплощал его при помощи таких крошечных инструментов, что они казались игрушечными.
Ему бывало приятно, входя в магазин, видеть на двери свое имя после имени Брассье, потом замечать кое-какие из своих произведений в витринах.
Как-то он изготовил брошку для своей жены, вещь очень простую, потому что она не любила драгоценностей. Это был дубовый листок с желудем, но все дело было в работе.
Он преподнес ей футляр вечером после ужина, ничего не сказав.
- Что это?
- Посмотри...
Она раскрыла футляр и сразу сказала:
- Не нужно... Это слишком красивая вещь, и ее место в витрине.
- Отныне она будет на твоей блузке.
- Зачем ты это придумал?
- Потому что хотел, чтобы ты носила украшение, сделанное моими руками...
Заметь: здесь нет ни камней, ни бриллиантов. Ничего, кроме золота - желтого и белого.
Она поцеловала его, пробормотав:
- Спасибо...
Она прошла в спальню, чтобы надеть брошку и посмотреться в трельяж.
- Вот так хорошо...
- Тебе нравится?
- Да.
Однако через месяц брошку она уже не носила.
Понемногу он стал сближаться с детьми. Домой он приходил не раньше семи, но иной раз Марлен к этому времени еще не кончала делать уроки, и он пытался ей помочь.
Случалось, правда, что он разбирался в заданиях хуже ее, ведь он рано ушел из школы.
Девочка походила на мать, у которой унаследовала темные, почти черные волосы и карие глаза с золотистыми искорками.
В свои четырнадцать с половиной она была уже женщиной и рассуждала весьма серьезно.
- Папа, ну почему ты никуда не ходишь по вечерам?
- Зачем?
- Многие мужчины ходят в кафе, так ведь? У тебя могли бы быть приятели, приятельницы, любовницы. Совсем не естественно, что ты сидишь все время дома. Не потому же, что мы еще маленькие и нас не на кого оставить.
- А если мне совсем не хочется никуда ходить?
- Значит, ты не такой, как все.
В другой раз вечером, когда они были вдвоем, она его спросила:
- Ты очень любил мать, верно?
- Я никогда не любил никакой другой женщины. Для меня во всем мире существовала она одна... и вы двое, конечно.
- Она тебя любила так же, как ты ее?
- Может быть, но как-то по-иному.