Может быть, этого тоже посадят. Жалко — такой молодой. Ему бы ещё жить да жить. И жизнь-то — только начинается. Джакузи недавно установил. Этот Павел Антонович легко может оказаться жертвой болезненных домыслов, беспочвенных подозрений.
Ведь у нас ничего не было и нет с Инной Сергеевной. Мы даже не целовались. То, что я смотрю на Инночку, когда она читает про своего Набокова, что я представляю её всю, какая она есть, под кофточкой и джинсами, когда она в кофточке и джинсах, и какая под халатом, когда она в халате, ещё ничего не значит, и этого к делу не пришьёшь.
Коснуться, провести кончиком пальца по кофточке там, где под тканью, напротив — сплюснутый лифчиком сосочек…
Все мужчины чего-то всегда себе представляют, можно прийти в ужас, если показать это по телевизору, но это норма, без которой мужчина как вид существовать не может.
Инна Сергеевна открывает дверь. Я сразу вижу её улыбку. Главное, из-за чего человек может понравиться сразу — это от улыбки. Вот Инна Сергеевна мне когда-то так сразу и понравилась.
У меня хобби — я смеяться люблю. Инна Сергеевна тоже. Значит, у нас много общего. Кстати, о весёлом: какие сегодня на Инне Сергееве плавочки?.. Красный тесноватый топик, короткая джинсовая юбка, колготок нет, всё по-домашнему. Черные бровки, конечно, подведены, реснички распушены где-то в пятикратном размере от первоначального состояния. Подрумянены ли щёки? Или это румянец естественный? От радости, от волнения, что меня, задыхающегося от счастья, увидела?..
Тут же под ногами начинают путаться Катя и Алёнка. Берите, детки, шоколадки. Интересно, как они про меня потом папе рассказывают? Подозреваю, что существует какая-то особенная женская порука. Не нужно обманываться, будто 5-ти, тем более 7-летняя девочка — это такой несмышлёныш, которому можно запудрить мозги любой складной байкой. Это уже Тайная Планета, это уже Женщина. Планета-Полная-Тайн…
Привет, говорю, Инна Сергеевна. Я тебе принёс Веничку Ерофеева.
Мы проходим на кухню. На столе уже что-то из лёгких закусок. Меня ждали. Мелочь, а приятно. По чуть-чуть коньячку. Инна Сергеевна написала небольшой рассказик, ей хотелось мне его прочитать. Она забыла, что один раз я его уже слушал, а я, улыбаясь, промолчал. И прослушал ещё. И в этот раз её коротенькая вещица понравилась мне ещё больше. И я был рад, что не нужно напрягаться, придумывая слова одобрения. Новые, искренние слова нашлись сами собой, Инна Сергеевна радовалась, как ребёнок.
Я не влюбился в Инну Сергеевну, мне просто нравится на неё смотреть. Она сидит на стуле и ощущает мои глаза на своих голых коленках.
Так в каких же плавочках сегодня этот ребёнок, мать, жена и кандидат наук?
— Слушай, — зачитываю я ей из Ерофеева:
«Окно в Европу было открыто Петром в 1703 г и 214 лет не закрывалось».
Я знаю, что Инне Сергеевне это должно понравиться, как и мне, и произношу фразы так, будто передаю чего-нибудь вкусненькое, чего попробовал сам и теперь хочу, чтобы и она ощутила этот замечательный вкус.
Я читаю ещё:
«А я глядел ей вслед и ронял янтарные слёзы».
«И ещё раз о том, что тяжёлое похмелье обучает гуманности, т. е. неспособности ударить во всех отношениях, и неспособности ответить на удар».
«Ценить в человеке его способность к свинству».
Конечно, как тут не улыбнуться. Инна Сергеевна делает это вслух, по-детски хихикает. У этой малышки весьма эротический смех.
Между нами стол. Я нахожу возможным пересесть поближе, рядом, чтобы невзначай поцеловать оголённое плечико Инны Сергеевны. Это такой пробный поцелуй. Если Инна Сергеевна позволит себе мне это позволить, то потом можно и в шейку.
У нас, у мужиков, всё одно на уме.
Веничка:
«Когда камыш только шумит, гнутся деревья».
«в чём-то соглашаюсь с Вильямом Шекспиром, но кое в чём и нет».
А поцеловать можно и в смеющиеся губки.
«Ведь блядь блядью, а выглядит, как экваториальное созвездие».
«Когда Господь глядит на человека, он вдыхает в него хоть чего-нибудь. А тут он выдохнул».
Неожиданно Инна Сергеевна начинает красиво плакать. Не клеится у неё семейная жизнь. Ну, это и козе понятно.
Надо бы как-то помочь. Сажусь опять напротив, наливаю по коньячку.
— Может, говорю, нам сексом заняться? К тому моменту я уже разглядел: розовые, весьма непрочные. Потянулась Инна Сергеевна за чайничком, утратила бдительность, короткая юбочка ещё сдвинулась кверху. Потом расплакалась — до того ли, чтобы следить за всем — тут вообще жить не хочется.
Ну, не умирать же? — Может, говорю, нам сексом заняться?
Полноватые груди Инны Сергеевны расстегнули топик до перемычки, соединяющей чашечки бюстгальтера.
— Нет, отвечает Инна Сергеевна. Я люблю мужа. И у меня месячные.
— А, если — орально? — я не оставляю своей затеи каким-то образом помочь молоденькой женщине восстановить душевное равновесие.
— Нет, орально мне не нравится, — всхлипывая, шепчет моя милая умница.
Я снова подсаживаюсь, помогаю её грудям: расстёгиваю две последние пуговички, и они чувственно расправляются в тонком розовом белье. Инна Сергеевна испуганно спохватывается: «Дети!..». Детей удаётся уговорить пойти на улицу, погулять. Всегда рвутся, а тут им вдруг захотелось дома посидеть. Но — уговорили. Прогулку профинансировали. «Сникерс» хотим — пожалуйста! Куклу хотим — пожалуйста! Минут сорок у нас в запасе есть.
Я укладываю Инну Сергеевну на диванчик в комнате для гостей. Она дошла ватными своими ногами и «без чувств» на него опустилась. Не диванчик — диванище! Раньше такими делали залы в хрущобках.
Касаюсь губами щёк, плеч, шеи, груди. Закрытых глаз. Полуоткрытых губ. У меня 40 минут, но я не тороплюсь. Дай, Инна Сергеевна, наглядеться на тебя в эти минуты, дай возможность приближаться к тебе постепенно, по чуть-чуть, чтобы растянуть эти мгновения. Нет, я не влюблён. Я взрослый и опытный. И знаю, что я не второй у Инны Сергеевны. И не последний. Муж не в счёт. Нужно ли обманывать себя тем, что лежит она тут сейчас передо мной такая по-женски слабая из-за того, что вдруг потеряла голову, безумно в меня влюбилась? Нужно быть реалистом. Хотя бы в зеркало на себя посмотреть. И я целую Инну Сергеевну, целую осторожно, нежно просто потому, что где женщина — там Бог. А я — человек верующий…
Я стягиваю с Инны Сергеевны розовые плавочки. Наконец-то я их рассмотрел. Ничего особенного, но как было интересно! Да, правду говорила Инна Сергеевна, у неё действительно месячные. Стало быть, не исключено, что и мужа она любит.
Теперь, милая, одну ножку сюда, а другую — сюда. Да… Окрасился месяц багрянцем… Второй день?.. Я стал свидетелем глубокой внутренней драмы. Инна Сергеевна, как мне помнится, родилась под знаком Козерога, значит, боли бывают сильные.
Я целую женщину в нежный промежуток кожи, туда, где живот переходит в бедро. Потом — ниже. Ещё ниже. На вкус ничего, вполне съедобно. Провожу языком по окровавленным лепесткам, Инна Сергеевна стонет — я погружаю всё лицо…
В дверь звонят. Муж? Нет, он в отъезде. Не может быть, что это он. Иду к двери. Положено, конечно, хозяйке, но она «без чувств». Ей, по-видимому, всё равно. Мне не всё равно. Однако, если я открою дверь в таком виде, то муж, если это он, может подумать, что случилось что-нибудь страшное.
Но это не муж. И не дети. Я вижу в экранчике телевизора папу-физика.
Простите, папа, при всём пиетете, при всём моём безграничном к вам уважении, дверей я вам не открою…
Я вернулся к Инне Сергеевне. И употребил весь свой многовековой опыт, чтобы чувства у неё проснулись. И мне это удалось.
Когда наступил период, о котором можно сказать «когда всё закончилось», Инна Сергеевна, прекрасная и усталая, спросила: «Ты так и не разденешься?..». У неё появились основания говорить мне «ты».
— Нет, — я ответил. — Ведь у меня может не получиться, и тогда я всё испорчу…
Какое продолжение может, могла иметь такая история? Да никакого.
И, тем не менее, мы встретились с Инной Сергеевной ещё раз. Потом ещё. Кончилось тем, что она бросила мужа и перебралась жить ко мне. С девочками. Мы сочетались гражданским браком.
И жили потом недолго, но счастливо.
Ушла и не вернулась…
Это сейчас нашего друга и прекрасного фотографа Славу Лысенко мы с Горбачевским стали по-за глаза называть Мугму. Было время, когда Слава представлял из себя для многих девушек завидную партию: в плечах косая сажень, бицепсы, трицепсы, узкий тазик, полон рот белых зубов. Словом, экипирован был, как самый удачливый серийный убийца. И, к тому же, обладал необходимым для таких дел пунктиком: сторонился как невинных дев, так и стреляных женщин.