Молоденький боец, присев на корточки у огня, часто перевертывая в руках, сушил его портянки.
Генерал Бородин спал крепко, но проснулся быстро, как только почуял постороннего человека у костра. Он принял Озерова, как показалось тому, необычайно спокойно и ласково. Заматывая ногу в портянку, он сказал:
- И не докладывай, дорогой, сам знаю, зачем ты приехал. - Приняв сапог из рук бойца, он кивнул на реку: - Видишь? Ночь потрудились - и дело пошло. Думаю, что к двенадцати ноль-ноль очистится весь берег. А может быть, и раньше. Все тылы вашего полка здесь и уйдут вместе с дивизией. Вам приказ об отходе будет дан по радио. Если условия при отходе будут тяжелыми... - он подвигал бровями и взялся за второй сапог, - очень тяжелыми, то я советую отходить... Одну минуту!
Он быстро надел сапог, молодо вскочил, подзавил усы.
- Дайте карту.
Разворачивая карту, он несколько раз вскидывал глаза на Озерова, а затем нахмурился и с недовольством подернул усами. Озеров сразу догадался, почему генерал так смотрит на него, смутился и, тронув пальцами подбородок, сказал:
- Виноват, товарищ генерал!
- Это очень дурная привычка - являться для доклада в таком виде, сказал Бородин строго. - Очень плохая, товарищ капитан! Имейте в виду, что в следующий раз я не потерплю этого.
И в эти минуты, казалось бы, вне всякой зависимости от замечания генерала и неожиданно даже для себя, капитан Озеров второй раз за это утро и с той радостью, от которой загорается ярким светом душа, подумал о том, что в недалеком будущем наступит перелом в войне, что никакая вражеская сила никогда не сломит спокойного, величавого и бессмертного духа русских людей.
XVII
Над землей поднялось просторное, звонкое утро.
Возвратясь на командный пункт полка, капитан Озеров удивился стоявшей здесь тишине. После бессонной ночи многие бойцы и командиры дремали в палатках и блиндажах. Отчетливо слышалось, как листья скользили меж сучьев на землю. Остро пахло свежей глиной, золой от затухших костров и смолой.
Доложив командиру полка о встрече с генералом Бородиным, капитан Озеров направился к своей палатке. Рядом с палаткой его связной Петя Уралец, крутолобый, глазастый боец, обтирал потного коня пучком лесной травы.
- Что у нас нового, Петя?
- О, что было, товарищ капитан! - Приблизясь, Петя Уралец заговорил быстрым шепотком. - Немецкий самолет прилетал! Уродище-е, как ворота! А вертится, окаянный, здорово!
- И что же?
- Он тут начал летать, а один боец из комендантского взвода возьми да и бахни в него! Что было!
- Подбил, что ли?
- Да нет, какое там! - Петя Уралец кивнул на блиндаж Волошина и продолжал, помахивая пучком травы: - Выскочил тогда майор да как рявкнет: "Кто стрелял? Кто?"
Озеров свел брови.
- Прекратить! Кто тебе разрешил рассуждать о действиях командира? Если он запретил, значит, так надо. Понял?
Петя Уралец смущенно выпрямился.
- Понял, товарищ капитан!
- Дай бритву.
Но только капитан Озеров побрил правую щеку, на командном пункте раздались тревожные голоса:
- Воздух! Воздух!
Около двадцати "юнкерсов", описывая в небе большую дугу, заходили от солнца на рубеж полка. На их плоскостях вспыхивало солнце. Ведущий "юнкерс", зайдя с тыла на батальон Лозневого, стремительно пошел в пике, и по всей округе пронесся его дикий, хватающий за сердце вой.
Землю рвануло так, что в лесу густо запорошило опавшей листвой. Над участком Лозневого взметнуло клубы черного дыма.
...За несколько минут до бомбежки комбат Лозневой, взяв с собой лейтенанта Хмелько и вестового Костю, отправился на командный пункт третьей роты; все утро он, еще более помрачневший за последнюю ночь, без особой нужды бродил по рубежу обороны, нигде не находя себе покоя и места. Когда уже было пройдено полпути, Лозневой услышал гул моторов в небе.