За неделю отступления до Ольховки полку Волошина не приходилось вести бои: противник пытался охватить Н-скую армию с флангов, взять ее в клещи, и она, по приказу штаба фронта, торопливо отходила на восток.
Но теперь Лозневой всем сердцем чуял, что схватка с врагом неизбежна.
В это утро он внимательнее, чем обычно, присматривался к своим солдатам. Провожая батальон из Ольховки, он стоял на пригорке, заложив руки за спину, не трогаясь; из-под козырька фуражки осторожно следили за рядами солдат его острые серые глаза. Он видел: солдат уже утомили тяжелые переходы, ночи без сна, постоянные тревоги и беспокойные думы. Обмундирование у них выгорело, от него сильно пахло терпким потом. Солдаты исхудали, у них были обветренные лица. Поглядывали они тревожно и недобро.
Вздохнув, Лозневой направился к дому Лопуховых.
Костя седлал коней. В доме слышался сильный и гневный голос Ерофея Кузьмича. Лозневой остановился у крыльца, вопросительно взглянул на вестового.
- Бушует! - насмешливо сказал Костя. - Хозяйке характер показывает.
Услышав шаги на крыльце, Ерофей Кузьмич притих. Когда Лозневой и Костя вошли в дом, он шагал по горнице, скрипя сапогами, - лицо у него было темное, борода взлохмачена. Хозяйка лежала на кровати, беспомощно раскинув руки. Около нее сидел, нахохлясь, Васятка и приглаживал ее реденькие распустившиеся волосы.
Усадив гостей за стол, Ерофей Кузьмич кивнул на кровать:
- Мать-то вон - проводила и слегла. Вот как сынов провожать! От сердца отрываешь кусок!
Он пошел в кухню, заглянул в печь.
- В жаровне, - не шевелясь, слабо сказала хозяйка.
- Знаю! Лежи!
Хозяин принес жаровню с бараниной, начал собирать на стол. Лозневой осмотрелся, спросил:
- Что ж сами? А сноха?
- Провожать ушла...
- Что-то не видел их.
- Особо ушли. За деревню.
- Да, любит она его, - сказал Лозневой, думая о Марийке.
- Кто ее знает, - уклончиво ответил Ерофей Кузьмич, приставив к широкой груди каравай и отрезая от него большие ломти. - Теперешних баб не поймешь. Сейчас любит, отвернулся за угол - разлюбила. Ветряные мельницы, а не бабы!
- Чего мелешь? - простонала хозяйка. - Не греши!
- Ну, ты! Больше всех знаешь! Нагляделся я на ваше сословие! Вам дали волю, а вы взяли две. Не любовь - пыль в глаза!
Ерофей Кузьмич достал из шкафчика неполную поллитровку водки. Примеряясь глазом, разлил ее в чайные чашки. Пододвигая одну к себе на угол, сказал:
- Все остатки. Сыну хотел выпоить - в рот не берет: и так, должно, горько.
С минуту закусывали молча. А затем, точно продолжая уже начатый разговор, Лозневой спросил, прищуривая на хозяина глаза, - на открытом лице, при свете, они теряли свой резкий, железный блеск:
- Значит, решили не ехать?
- Куда мне ехать! - в полный голос ответил Ерофей Кузьмич. - Вон у меня старуха-то! Около дома еще копошится, а отвези за версту - и ноги вытянет. Куда ее? Случись в дороге какая паника - и мне с ней хоть ложись да помирай. Совсем трухлявая баба! Раньше была - да! Из одной две можно было сделать!
- Не боитесь?
- Оставаться-то? Хэ! Нам один конец! Чем в дороге помирать, так лучше дома. Все веселей на родном месте. Да и куда, скажи на милость, ехать? Не успеешь оглянуться, они уж вон где будут, на танках-то! Одна маята только. Да-а, как ведь поспешно отступают наши, а?
- Что же сделаешь? - угрюмо ответил Лозневой.
Костю удивило, что комбат не торопился уезжать. Позавтракав, он подошел к зеркалу и, потрогав подбородок, сказал кратко:
- Ого!
- Да, не мешало бы, - согласился Костя.
- Доставай бритву!
Но тут же Лозневой схватил свою полевую сумку, быстро вытащил машинку для стрижки волос и положил ее перед Костей.
- Обожди, начнем с головы!
- Стричь? - удивился Костя.
- Давай заодно! - Лозневой потрогал над лбом жидкие пряди рыжевато-пепельных волос. - Видишь, какие кудри? Для смеху только...