– И как ты его узнала только? Старик стариком, лысина, как паркет, сверкает…
– Не знаю… Сразу вспомнила.
– Из-за него плакала-то?
– Что? – изумленно повернулась к нему Настя. Поймав напряженный взгляд мужа, взялась за голову, с улыбкой простонала: – Ох, Илья… И когда ты уймешься только? Я ведь уже старуха!
– Хороша старуха… – Илья отвернулся к стене. – Даже Паровоз этот – и тот ошалел. Все карманы вывернул перед тобой, чуть на колени не упал.
– Ну, Паровоз… Он – мальчик. Поди, и песен-то приличных не слыхал никогда.
– Плакала ты! – упрямо сказал Илья.
Он сам не знал, зачем ему понадобился этот разговор, чувствовал, что ищет неприятностей на свою голову, но забыть о светлой дорожке, пробежавшей по Настиной щеке, уже не мог.
– Ну, что ж… плакала. – Настя опустила руки с последними шпильками, перебросила волосы на плечо. Тихо вздохнула. – Тебя слушала.
– Меня?! – растерялся Илья. – Меня?.. А я думал…
У него хватило ума не закончить фразы, но Настя не заметила его замешательства. По-прежнему сидя спиной к мужу, она смотрела в зеркало.
– Я ведь тебе всегда говорила: за твой голос весь хор отдать не жаль. Я еще девчонкой была – разум теряла от него. Сейчас-то ты редко поешь, уж не знаю почему… Но как заведешь что-нибудь, у меня вся душа дрожит. Жаль, что у тебя одни кони в голове.
Илья, не отвечая, поднялся, перешел комнату. Сел на пол рядом с женой.
– Настька… Ничего, если спрошу?
– О чем? – Она не удивилась.
– Скажи, а вот если бы… Вот если бы я петь совсем не умел? Был бы, как Таня старая, даже «Обманула-провела» не вытянул бы? Ты бы тогда… Пошла бы ты со мной тогда?
Тишина. Настя молчала, а Илья не смел поднять глаз. Сидел на полу, смотрел на круг света, очерченный свечой. И уже не ждал ответа, когда услышал тихий не то смешок, не то всхлип.
– Конечно, пошла бы. Забыл, как я тебя любила?
– Любила все-таки? – попытался усмехнуться он.
Остро, как никогда в жизни, болело сердце. И даже голос жены слышался будто издалека:
– Вот глупый… И любила, и люблю. Что это тебе в голову пришло?
Илья, не ответив, уткнулся в ее колени. Долго сидел так и, когда встревоженная Настя уже наклонилась к нему, вдруг резко вскочил и опрокинул ее на постель.
– Илья! Господи! Илья! Ты с ума сошел! Нет, видали вы, люди добрые, – устал он! – испуганно отбивалась Настя. – Да успокойся ты, жеребец, что ж тебя под утро разобрало? Дети вот-вот проснутся! Отстань, сдурел совсем! Опять к осени с пузом буду, цыгане со смеху умрут!
– Ты мне жена! – прорычал Илья, с размаху валясь рядом с ней. – Забыла?! Напомню сейчас! Будет пузо – будешь рожать! Это тебе не романсы распевать!
– Бог ты мой… – рассмеялась Настя.
Сбрасывая рубаху, Илья едва успел дунуть на свечу, и комната погрузилась во мрак.
Глава 10
– Дадо, бога ради! Дадо, вставай! Да проснись же!
– Что такое? – Илья сел на кровати.
Комнату заливало солнце, от ночного дождя не было и следа. Кинув взгляд на ходики, он убедился, что уже три часа дня. В дверях комнаты стояла перепуганная Дашка.
– Чайори, что случилось? – Илья сообразил, что, раз уж Дашка ворвалась в спальню родителей, происходит что-то из ряда вон.
– Отец, быстрей, они друг друга поубивают! – Эти слова Дашка прокричала уже с лестницы.
Перепугавшись, что она свалится со страха, Илья наспех оделся и побежал за дочерью.
Панорама открывалась следующая: во дворе, перед крыльцом, поднимая брызги грязи и дождевой воды, катались, вцепившись друг в друга, Гришка и Федька Трофимов. Дашка кричала «Спасите!», из окон высовывались головы цыган, а на прислоненной к стене дома лестнице, обхватив колени руками, сидела безмятежная, как статуя, Маргитка. С одного взгляда Илья понял, что весь сыр-бор из за нее.
– Эй, пшалэ,[49] Гришку бьют! – раздалось из-за дома. Оглянувшись, Илья увидел, что через двор с грозными воплями и лопатой наперевес несется его Илюшка, а за ним, крича и толкаясь, вся ватага братьев вместе с пятилетним Ванькой, подтягивающим на ходу штаны. Не успел Илья остановить их, как сверху грянуло: «Гриха, я сейчас!» и из окна второго этажа во двор низвергся Яшка. Он с ходу кинулся в кучу-малу, и по двору покатился комок из сцепившихся мальчишек. Вдобавок из-за забора послышалось: «Федька, держись!» – и Илья понял, что сейчас на поле битвы примчатся все одиннадцать Трофимовых с мамашей во главе. Встречаться в бою со Стешкой Илье вовсе не улыбалось, и он, набрав воздуху, рявкнул на весь двор:
– Эй, авэла, чаворалэ![50] Хватит!
Орущий клубок тут же распался. Младших сыновей при виде сердитого отца как ветром сдуло, только Илюшкина лопата валялась в растоптанной луже. На крыльце всхлипывала Дашка. На земле остались сидеть Яшка, Гришка и размазывающий по физиономии кровь Федька.
– Очумели?! – заорал на них Илья. – Мне ремень взять или что? Девок перепугали до смерти!
– Извини, Илья Григорьич, – сдержанно ответил Яшка, вставая на ноги. – Не заметил тебя. – И тут же, едва переведя дыхание, гаркнул на Маргитку: – Из-за тебя опять, оторва?! Косы выдеру!
Он и в самом деле размахнулся дать сестре подзатыльник, но та, оскалившись, зашипела ему в лицо так, что Яшка отпрянул.
– Тьфу… кошка подзаборная. Пошла вон отсюда!
Маргитка презрительно фыркнула, слезла с лестницы и пошла через двор к калитке. Она уже прошла мимо Ильи, не взглянув на него, когда он не выдержал:
– Рада, чертова кукла?
Маргитка обернулась. Без улыбки, зло спросила:
– Что же мне – повеситься пойти? Извини, морэ, некогда.
Только сейчас Илья заметил, что девчонка одета по-уличному: серое платье, жакет, шляпа, сумочка.
– Куда тебя черти несут?
– Тебе что за дело? – отрезала она и быстро вышла за калитку.
Илья шагнул было за ней, но, поймав недоумевающий взгляд Яшки, поспешно вернулся. Федька Трофимов тем временем успел смыться через забор в свои владения, и Гришка сидел на земле один. Вокруг него вертелась Дашка с мокрым полотенцем. Глядя на них, Илья вдруг вспомнил, что сегодня вечером Дашка впервые собиралась выступить в ресторане с новым романсом и Гришка должен был аккомпанировать ей. Нашел время морду разбивать, чертов сын!
– Целый? – свирепо спросил Илья, подходя к Гришке. – Или добавить тебе? Кто первый начал?
«Добавить» он пригрозил для порядка: видно было, что Гришке и так досталось. Физиономия сына была разбита в кровь, левый глаз заплывал, на скуле красовалась огромная ссадина. Вытирая красную струйку в углу рта, он хмуро сказал:
– Я начал.
– Выпорю! – пообещал Илья, в глубине души чувствуя некоторое уважение к сыну: Федька Трофимов был на голову его выше и на три года старше.
– Из-за нее? – кивнул он на незакрытую калитку.
Гришка покраснел так, что это было заметно даже под слоем грязи. Хрипло сказал:
– Кто ее потаскухой назовет – убью.
– Так ведь, чаво, может, и верно? – глядя в сторону, сказал Илья. – Вот куда она сейчас умотала? И где вчера была? Знаешь ты? Нет? То-то и оно.
Гришка тяжело дышал, смотрел в землю. Помедлив, Илья продолжил:
– Мать говорила – ты ее сватать хочешь?
Гришка кивнул.
– Мне такая невестка не нужна. – Илья помолчал. – Хочешь – уговаривай ее и убегайте вместе. Только мне после этого на глаза не показывайся.
На разбитой скуле Гришки шевельнулся желвак, и Илья понял, что разговор о бегстве у него с девчонкой уже был. И понятно, куда она его послала…
– Слышишь ты меня?
– Слышу, – не поднимая глаз, сказал Гришка.
Благодаря бога, что сын не смотрит на него, Илья встал, пошел в дом. На душе было отвратительно.
В сенях его остановила расстроенная Дашка:
– Отец, как же нам быть теперь? Я думала, Гришка со мной по столикам ходить будет, а как же ему с таким лицом…
– А что я могу теперь поделать?
– Может… может, ты мне сыграешь? Это совсем просто, ты этот романс знаешь. Там всего семь аккордов! Пожалуйста!
Минуту Илья смотрел в заплаканное лицо дочери. Затем, стараясь, чтобы в голосе не проскользнула радость, сказал:
– Убиться мне с вами. Идем попробуем.
Глядя прямо перед собой и прижимая к груди сумочку, Маргитка шла по Солянке. Она старалась идти быстро, но ноги сами собой замедляли шаг: это была последняя улица перед Хитровым рынком – самым гиблым местом Москвы. Обширную площадь Хитровки занимали ночлежки, кабаки и доходные дома, забитые оборванцами всех мастей. По залитым помоями переулкам болтались проститутки от семи до семидесяти лет, ползали нищие с полуголыми увечными детьми, орали торговки требухой и «рванинкой», собирающейся в трактирных отбросах. Ближе к вечеру появлялась хитровская аристократия – воры. Здесь обитали и «портяночники», не гнушавшиеся раздеть своего же брата нищего, и «фортачи», промышляющие по окнам, и «поездушники», на ходу вырывающие сумки и саквояжи у благонамеренных граждан, и самый решительный элемент – «деловые ребята», у которых водились и ножи, и револьверы. Хитровка была воровским царством, куда обычный москвич и в мыслях не держал зайти даже средь бела дня. Будочники, «державшие» Хитров рынок, были «своими в доску» и «деловых» без лишней надобности не беспокоили, а воры, в свою очередь, не трогали их. В трактирах Хитровки можно было отыскать и беглых каторжников, но искать никому не хотелось: даже полиция не рисковала соваться в «Пересыльный» или «Сибирь». Самым отчаянным местом считался трактир под неофициальным названием «Каторга», где продавали выпивку, держали притон, скупали краденое и прятали беглых. Именно там назначил Маргитке встречу Сенька Паровоз.