– А ты, часом, у себя там, на работе, не поддала?
– В смысле? – слабым дрожащим голосом спросила Инга Львовна.
– Да. Ладно. Забудь, – махнул рукой Крышник, и, дернув себя за мочку уха, извлек из кармана куртки изогнутую трубку, выполненную в виде головы черта, и, набив ее табаком, раскурил. – А ты что, правда, никогда про Крышника не слыхала?
– Вы не могли бы при мне не курить, – попросила Инга Львовна.
– Нет. Ну, вообще обнаглели. Что значит – не курить? Как это – Крышник, да и не курить. Подумайте, прежде чем предложить такое. Как у вас язык то повернулся.
Крышник надулся обиженно и задымил, словно паровоз, выпуская дым в лицо Инги Львовны.
Инга Львовна почувствовала, как вскипает в душе маленький воздушный шарик, наполненный гневом, и запылила:
– Да что вы вообразили о себе, коротышка! Забрались ко мне в квартиру и еще и хамите мне! Убирайтесь вон! Немедленно! А не то я милицию вам вызову!
Она вскочила, но под его скептическим ледяным взглядом осела на пол, словно передержанное тесто.
– Все, – холодным голосом заметил Крышник, вынимая изо рта трубку. – Обкрадывать я вас не буду. Хотел. Но не буду. Пеняйте, значится, на себя.
Инга Львовна проглотила изумление, как косточку в вишневом пироге, где совсем не было вишни.
– Что значит – обкрадывать, и почему, простите, я еще пенять на себя должна? – дрожащим голосом спросила она.
– Можешь меня не уговаривать. Я же сказал, что обкрадывать не буду. Так что теперь уговоры не помогут, – Крышник выпустил клуб дыма в лицо Инги Львовны. Клуб завис перед глазами женщины и приобрел форму кукиша, именуемого также иногда фигой.
– Ах, да я же забыл, что ты еще не знаешь, кто такой Крышник, – хлопнул себя по бокам рыже-лохматый коротышка и испустил дым из носа. – Ты хотела бы узнать, кто такой Крышник?
Инга Львовна, потеряв от напора лохматого рыжего существа дар речи, кивнула согласно.
– Мы Крышники. Профессия у нас такая. Вор-Крышник, это почти то же самое, что вор-домушник, в некоторых мирах называется еще Домовым, но это неверное, неточное название …
4Они сидели на кухне. Пили чай из маленьких фарфоровых кружек и разглядывали друг друга.
Инга Львовна никак не могла понять, как ей относится к пришельцу. Ведь он пришел ее обокрасть. А Крышник беззаботно раскачивался на стуле и рассыпал пепел из трубки по полу кухни.
– Тебя как зовут-то, болезная? – вдруг вопросил Крышник и зачавкал пряником.
– Инга … Львовна.
– Инга значит, – проигнорировав отчество, хмыкнул Крышник и торжественно поклонился. – А меня Федор Федорович Фамусов.
– Как Грибоедова? – удивилась она.
– Что значит – как Грибоедова? Грибоедова – Грибоедовым звали. А меня Фамусов, – возмутился Крышник и помешал трубкой чай в чашке. – А вы что, Сашку знаете?
– Какого Сашку? – изумилась Инга Львовна, окончательно потерявшая нить разговора.
– Ну, Грибоедова. Этого. Писателешику. Он, видите ли, комедию решил написать. Про Чачкого, или Чацкого. Советовался со мной много.
– Кто советовался?
– Грибоедов. Кто-кто. Я читал в чернове пьеску. Так себе. Если выкинуть из пьески все цитаты из меня, то в ней же ничего не останется, – с важным видом литературного критика говорил Крышник. – Пока Сашка пьеску писал, я с ним жил, на правах домового. Вот и подсказывал ему, что, где и как писать. А он записывал. Я ему несколько своих афоризмов подарил. Можете, кстати, и вы ими воспользоваться. Например: шел в комнату, попал в другую. Это же про меня. Я вот к тебе, утомленная, тоже по ошибке попал. Я ведь совсем в другую квартиру намеревался заглянуть. А к тебе попал. Так что, считай, тебе повезло. Или такое вот выраженьице: счастливые часов не …
– Я знаю его, – устало сказала Инга Львовна и поправила вулкан волос на голове.
– Что знаешь? – хитро с прищуром уставился на Ингу Львовну Крышник и пустил к ее лицу дымный знак вопроса.
– Выраженье это про счастливых и часы знаю.
– Откуда? – недоверчиво спросил Крышник и упал с расшатанного от качания стула.
– Я комедию Грибоедова «Горе от ума» читала.
– Как ты ее могла читать, если она только в прошлом месяце написана была, а Сашка еще набело переписать ее собрался? – забираясь обратно на стул, спросил Крышник.
– Ваш прошлый месяц был почти двести лет назад, – с усталым видом объяснила Инга Львовна.
– Ах! Да! – хлопнув себя по лбу, завопил Крышник. – Все время забываю, что для меня время по-другому течет. У тебя чего-нибудь посерьезней пряников есть? Пожрать там что-нибудь?
– А-а. Бутерброды можно сделать, – вялым безжизненным голосом произнесла Инга Львовна и вдруг взорвалась, словно старый перележалый во мху болота боевой снаряд. – Бутерброды тебе, изверг! Крышу мне разрушил и еще бутерброды ему подавай! Ты пришел ко мне воровать, так воруй и убирайся!
– Чего ты разнервничалась, волнительная, – примирительно вытянул перед собой руки Крышник, не выпуская трубку из зубов, которая торчала подзорной трубой вперед.
– Да пошел ты! Бери то, за чем пришел. И уматывайся отсюда. Только учти. У меня и брать то почти нечего! – вскочила Инга Львовна.
– Ты разве не страдаешь? Тогда я правда пришел не по адресу, – сползая со стула, простонал Крышник.
5– Причем тут мои страдания? – изумилась Инга Львовна.
– Ну, я же за страданиями пришел, – топнул недовольно ногой Крышник.
– За какими страданиями?
– За твоими.
– Ты же воровать пришел? – ничего не понимала Инга Львовна.
– Воровать, – подтвердил Крышник, и рыжие джунгли волос на голове встопорщились. – Страдания твои воровать.
– А зачем тебе, прости, мои страдания? – спросила Инга, хмурясь в страшном желании вычислить, в чем тут подвох.
– А тебе-то какая разница? Пришел я воровать страдания. Ну, и будь счастлива. Чего ерепенишься? Строишь из себя невесть что? – распереживался Крышник, вгрызаясь в трубку зубами.
– А вдруг ты меня надуть хочешь. Объегорить, – предположила Инга Львовна. – Сам мои страдания заберешь, а я с чем останусь?
Крышник надул щеки и переключил взгляд с женщины на желтые кухонные занавески в красных бабочках. Запыхтев, он втянул ноздрями воздух, так что они слиплись и стали похожи на спаренные коктейльные трубочки, и, раззявив пасть, слизнул длинным, точно пожарный шланг, языком трех бабочек с занавески.
– Ты чего делаешь?! – возмутилась Инга Львовна, хватая занавеску и прижимая ее к груди.
– А тебе чего, жалко, жадобная? – заканючил Крышник, облизываясь и поглядывая с аппетитом на красных бабочек.
– На бабочек мы не договаривались! – пряча за спину занавески, заявила Инга Львовна.
– А мы оказывается, на что-то договаривались? – удивленно хмыкнул Крышник и тяжело вздохнул. – Видать, мне до самого дома предстоит голодать.
– Может, ты все-таки скажешь, зачем тебе мои страдания? А я тебе, так уж и быть, дам… – Инга Львовна скептически осмотрела бабочек, – … слопать трех …
– … пятерых …
– … четверых бабочек.
– По рукам, – обрадовался Крышник, облизываясь. – Две бабочки сейчас, иначе я буду нем, как крыша.
Инга Львовна вздохнула и протянула ему конец занавески, на котором болтались две потертые бабочки.
– Что-то эти бабочки выглядят старовато, – капризно заявил Крышник и мигом слизнул их.
Довольно потерев животик, Крышник забрался на стол, скинув две чашки, и, растянувшись на скатерти, томно взглянул в потолок, раскуривая потухшую трубку.
– Ну, рассказывай! – заторопила Инга Львовна.
– Ах, да! Страданья! Понимаешь, предприимчивая, в моем мире страданий уже давно нет, и все мы живем счастливо.
– И зачем… – в который раз за этот вечер потеряв дар речи, недоговорила вопрос Инга.
– А затем, непонятливая, что без страданий счастья не существует. Когда нет страданий, любое счастье оборачивается пустотой, серостью. Поэтому в нашем мире самая почетная профессия Вор – Крышник. Мы, Воры – Крышники, воруем по разным мирам страдания и продаем в своем мире по высокой цене. Те семьи, которые могут позволить себе купить страдания, могут понять и насладиться счастьем. Такой вот мой бизнес!
Инга Львовна вытаращилась на Крышника, как на зеленую кошку, и отчего-то перекрестилась.
– Ну, давай, страдания твои воровать буду!
6Крышник ушел, прихватив под мышку страдания.
Дыра в потолке на глазах обомлевшей Инги Львовны затянулась, словно и не было ее никогда, а за окном на месте исчезнувшего невесть куда смога расцветало солнце.
В прихожей затрезвонил звонок входной двери, и телефон отозвался на призыв истошными трелями.
Инга Львовна бросила последний взгляд на потолок и, к чему-то перекрестившись, отправилась открывать дверь, прихватив телефонную трубку, не смея и думать, что ждет ее за порогом.
«Наверное, обещанное счастье ….»
22 сентября 2002 г.