Мы вышли с Яном на лестничную площадку. Я повертел в руках нарядную коробочку - в такой упаковке любая дрянь вызовет интерес. С портрета в овальной рамке на меня презрительно смотрел холеный старик в камзоле и при седых буклях парика.
- Астор... английский лорд? - спросил я у Яна.
- Нет. Западная Германия.
- Почем?
- Дешевка. Восемьдесят копеек.
- Восемьдесят? Пачка? - не поверил я. - Всю жизнь курил "Дукат". Гривеник десяток.
- Времена наступают другие, молодой человек, - похлопал меня Ян по плечу. - Зажиточные. Скажешь, нет?
- Что-то не чувствуется.
- Раз они, - Ян поднял палец кверху, - считают, что это нам по карману, значит, так оно и есть.
- Ты лучше, старик, расскажи, что новенького в нашем заведении. Я даже не успел толком поговорить с тобой после возвращения.
- Да все по-прежнему. Проводим заседания, делаем план, выпускаем стенгазету. Директор раздает нагоняи, главный редактор спит, о, кстати, о главном. На него же исполнительный лист пришел.
- На Ярского? - у меня отвалилась челюсть от изумления.
- На него. На алименты.
- Ему же под семьдесят.
- Не скажи. Он - ровесник века.
Все равно уже не помнит, как это делается. Хотя раз лист пришел, значит кто-то поддался очарованию этого старого гриба.
- Жена. На него на алименты подала жена.
- Что за чушь?
- Это же не первый брак у Ярского, - объяснил мне Ян. - В первый раз он одуплился лет пятнадцать назад. Родил дочку, все как положено. Потом у него роман случился с Ольгой Лядовой, помнишь секретаршу директора? Хотя нет, ее ты не застал. Шумное было дело, но Ярский таки развелся, и теперь ему Ольга родила. Тоже дочку.
- А при чем тут алименты?
- Это просто. По закону Ярский платит алименты первой же не - двадцать пять процентов. Ольга может, не разводясь, подать на мужа на алименты, что она и сделала. Теперь он отстегивает треть зарплаты, зато половина этой трети идет первой дочке, а другая - второй.
- Сколько же Ярские выиграли на этом в месяц?
- Рубля двадцать два, двадцать три.
- Цена его порядочности... Ты не задумывался, Ян, что все имеет свою цену, причем иногда можно назвать точную сумму таких вроде бы абстрактных понятий, как честь, совесть? Двадцать три рубля в месяц, меньше рубля в сутки. А откуда вы все это узнали?
- Гладилин, секретарь нашего партбюро, поручил мне, как своему заместителю, разобраться.
- Ну и что теперь Ярскому будет?
- А ничего. В райкоме сказали - не трогать, Ярский - член комиссии старых большевиков, нельзя подрывать авторитет партии.
Пожурили нашего Дон Жуана и отпустили с миром.
- Мне такое в голову не пришло бы.
- В твою голову и не придет. Кстати, о тебе. Какой-то ты нерадостный после возвращения, что-то тебя гложет, старик. Или я не прав?
- Угадал.
- Тогда расскажи, если не секрет.
Я коротко обрисовал Яну свою ситуацию.
Он задумался.
- И что же ты решил? - спросил он наконец.
- Ждать. Тамара родит. А там видно будет.
- Разумно... А ты не замечал такое странное свойство времени: время покажет, время подскажет, что делать. По прошествии времени ты понимаешь, прав ты был или нет, но при этом время просто пройдет, исчезнет навсегда, его не вернешь, и изменить что-либо будет просто невозможно... И да минует меня чаша сия.
- Почему же она должна тебя миновать?
- Я никогда не женюсь.
Ян снял пенсне, близоруко прищурился. Лицо его сразу изменилось словно подтаяла, отекла, набрякла вековой усталостью доселе непроницаемая маска.
- ?.. - безмолвно-вопрошающе смотрел я на Яна.
- К чему плодить несчастных? - ответил он.
- Получается, что тот, кто у меня родится - сын ли, дочь - уже обречены?
- Пожалуй, что так, - Ян опять утвердил пенсне на носу.
- А ведь ты и впрямь Харон.
Глава седьмая
--===Свое время===-
Глава седьмая
Наверное, только повзрослев, мы осознаем, какую счастливую беззаботность в детстве дарила нам мама. Мама подаст, мама уберет, мама выслушает и вытрет слезы. Мама встретила меня в передней, кряхтя, нагнулась, хотя ее мучил радикулит, и достала шлепанцы. На кухне уже стоял обеденный прибор, нарезанная закуска, зелень, хлеб.
- Сынок, ничего, что я здесь накрыла? А хочешь, в комнату перенесем? Там телевизор, - спросила она у меня.
- Ну, что ты, ма, не надо. Я ненадолго, поем и домой.
- Ты закусывай, закусывай. Вот колбаски положи. Я сейчас подрежу еще, ешь.
- Не надо, мамуль. Спасибо. Хватит.
- Как же не надо - тебе-то, ой, как надо хорошо питаться. Тамара готовит или по-прежнему на пельменях да на яичнице сидите?
- Готовит. Ты не беспокойся. Я и на работе обедаю - у нас вполне приличная столовая.
- Ну, слава богу, хоть бы у вас все наладилось. Главное, живите дружно. Ты ее уж не обижай, повнимательнее будь - у нее сейчас время такое, беспокоить ее нельзя. А ты опять в своей киностудии пропадаешь? И что ты там потерял? А деньжат хватает? Может подбросить? Хотя много-то я не могу, сам знаешь.
- Не надо, ма. Я за бюллетень получил за три месяца, так что пока есть.
- Мы с отцом решили коляску вам подарить - вы не вздумайте сами покупать.
- Спасибо. И что бы мы без вас делали?
- Такая уж у нас забота - детей вырастить... Теперь и ты своих няньчить будешь. Только что-то ты невеселый в последнее время, сынок, случилось что?
Я долго не отвечал. Родители не были в курсе всех наших с Тамарой разногласий, но почему бы, в конце концов, как говорил Чулков, не сказать матери всю правду? С другой стороны, как ее скажешь?
- Не знаю, мам... Только мне кажется, что рано нам заводить ребенка.
Мать рассмеялась.
- Сделанного не воротишь - теперь никуда не денешься, считай, семь месяцев прошло. Раньше надо было думать.
- Раньше мы думали вместе, потом врозь. Я никак не могу понять логики Тамары - мы же фактически разошлись, как в море корабли, и сколько было крика и обид, и всем-то я ей нехорош был, и вдруг - на тебе...
- Хочешь понять женскую логику? - Мать лукаво улыбнулась.
- Никогда мы с тобой не говорили на эту тему, сын, но ведь у меня с твоим отцом тоже не все гладко получалось, бывали такие моменты, что, казалось, не то, что пить, дышать одним воздухом вместе невозможно... Помню, мы в первый раз поехали вдвоем отдыхать на юг, сразу как поженились. Море ласковое, синее, синее, песок белый. Выпили винца как-то за обедом и купаться пошли. Он развеселился, давай в шутку топить меня. И чуть не утопил. Я только вынырну, кричу ему, перестань, перестань, пожалуйста, а он опять меня под воду, я уже захлебываться начала. Еле вырвалась. Вылезла на берег, реву, он опомнился, да поздно, я ему пощечин надавала, да еще такое наговорила в истерике, весь пляж ахнул, он обиделся и в сторону сел, а я платье кое-как натянула, домой бегом, вещи собрала - и на вокзал.
- Как дети, - улыбнулся я.
- Дети и есть. В вашем возрасте. Хорошо, еще хватило ума у него, чтобы с цветами отыскать меня на вокзале, а у меня - чтобы простить его. Ты запомни, Валерий, нам, женщинам, прежде всего внимание нужно, восхищение, причем постоянно, а не от случая к случаю. Представь себе, какое это унижение, на виду у всего пляжа реветь, как мокрая курица.
- Но ты же сама поколотила отца и тоже на виду у всех.
- Что я? Я - другое дело. У меня и сейчас, как вспомню об этом, руки чешутся. Соображать надо. Какие вы все-таки, мужчины, грубые, фу.
Глаза у матери сверкали, она похорошела от гнева, и в ней проглянула та задорная и гордая девчонка, которая приворожила не очень-то общительного, с нелегким характером отца.
- Разошлись бы, и не было бы меня на свете, - я ласково погладил мать по руке.
- Был бы. Ты уже был, только отец об этом не знал. Я ему на пляже сказала, что не хочу иметь от него детей, а на вокзале сказала, что у нас будешь ты. Уж тут-то его и прошибло...
- Разве на вас угодишь?
- А ты как думал? Мы, женщины, дикое племя. И как бы я хотела, сынок, чтобы тебе в жизни повезло с ними. Я где-то читала, что кошки, хоть и домашние животные, но приручить их человеку до конца так и не удалось. Они принимают еду и ласку, но есть у них своя территория, где они гуляют и охотятся. Так и женщины выпускают когти, когда посягают на их независимость.
... Дикое племя. Я шел домой с сумками, в которые мать выгрузила полхолодильника, и мне представился табун амазонок с луками и колчанами стрел за плечами, бесстрашных и беспощадных, стоящих на страже своих лагерей, в которых мужчины содержатся как жеребцы для продолжения рода. Потом я представил себе мать во главе табуна и рядом с ней Тамару, а вот Наташу в виде воинственной амазонки представить не мог. Нет, она не из дикого племени. Может быть потому, что ее доброта и терпимость выстраданы на больничной койке?
С другой стороны, Тамара с удовольствием теперь готовила и стирала, терпеливо дожидаясь моего возвращения, и от щедрот ее материнской нежности доставалось и мне, - неужели и вправду ребенок так резко меняет психологию женщины?