— Ваше благородие! — вскочил Шамиль.
У Тамары тяжело заныли живот и крестец. Такого раньше никогда не было… У нее всегда на удивление легко проходили месячные.
«На двацыть штыре куски…»
— Ваше благородие, шли бы вы отсюда, — Шамиль вежливо теснил прапорщика в сторону. — Здесь место очень опасное. Кто тут стоит и болтает языком, у того развивается такой кариес, не приведи Аллах, что свои зубы он уносит домой в кармане, ваше благородие…
Это вранье, что когда теряешь сознание, перед глазами плавают цветные круги. Это не круги, а что-то вроде фигур в калейдоскопе, и цвета они все одинакового — красно-коричневого.
Рыдание вызвало судорогу, сверху вниз, ледяным острием — от гортани к паху. Тамара осела набок, как-то рассудочно отметила удар головой о камень.
— Мэм! — подхватив ее на руки, Шамиль явно не знал, что делать. Но быстро сориентировался, вдохнул поглубже и рявкнул во всю мощь унтерских легких:
— Медик!!!
Этот крик — за счет мощности — прорвался в ее сознание. Потом Тамара утонула в тишине — надолго.
* * *Капитан Верещагин был очень далек от идеи насмехаться над ГРУ. Его бил озноб. Сидеть становилось больно, лежать — тоже: руку приковали довольно высоко от пола. Артем понимал, что все-таки свалится, но пока что он сидел, обхватив колени рукой и сохраняя остатки тепла между бедрами и грудью.
…Они с Востоковым старательно обходили эту тему: что будет, если он провалит задание и попадется. Верещагин не собирался проваливать задание и попадаться. Тем более он не собирался попадаться, выполнив задание. Но ведь Востоков — профи. Он должен был понимать, что ни один из вариантов развития событий исключить нельзя. Он это понимал и все же не затрагивал этой темы. И тогда Артем сам поднял вопрос…
«Пойте, капитан. Не нужно сопротивляться. Спасайте свою жизнь».
Он знал, почему Востоков обратился к нему, к непрофессионалу. Пойте. Рассказывайте все как на духу. Это не страшно.
Потому что вам никто не поверит.
Вернее, поверят. Но не сразу.
О, господи!
Они все равно это сделают. Наркотики, боль, унижение — изо дня в день. Они это сделают просто для того, чтобы подстраховаться. Он не вымолит пощады и не купит ее.
Ну и черт с ними. Артем лег на левый бок, лицом к стене, и попробовал заснуть. Удалось, как ни странно: сутки без сна, мозг требовал свое.
Он проснулся от боли. Затекла рука, пришлось встать, но чтобы опереться спиной о стену — не могло быть и речи. Артем стоял на коленях, прислонившись к стене лбом, прижавшись грудью к холодной батарее — пока не отошла кисть. Тогда он сел и прислонился к стене боком. Дрожь переходила порой в дергание. Чтобы отвлечься, он вспоминал стихи и солдатские маршировки, то молился шепотом, то матерился. Была мысль вывести сержанта из себя, чтобы тот измолотил его до потери всех чувств. Он орал на выцветшего спецназовца и ругал его самыми черными ругательствами. Сержант сидел на стуле неподвижно и смотрел на Артема своими вкрутую сваренными глазами. Из-за этих глаз хорошее, в общем, лицо казалось страшным.
Любой серьезный спортсмен — эксперт по части боли. Он чувствует ее оттенки, как дегустатор различает сорта вина. Подвергая свое тело экстремальным нагрузкам, он должен уметь терпеть боль, когда это нужно, и вовремя останавливаться, когда боль сообщает: все, дружок, ты взял через край!
Он думал, что у него есть опыт. Ему случалось обмораживаться и разбиваться, была трещина в лодыжке и перелом предплечья, был скверный случай с взорвавшейся газовой горелкой… И всегда выход был только один: встань и иди. Как бы хреново тебе ни было — встань и иди. Боль — та цена, которой ты купишь себе жизнь.
Но весь опыт бесполезен, когда никакой ценой ты себе жизнь не купишь. Бесполезен, когда нельзя встать и некуда идти. Бесполезен, когда знаешь, что дальше будет только хуже, и речь пойдет даже не о сроке сдачи (он уже сдался), и не об условиях (условия ставят они), и не о том, что ему удастся сохранить (ему ничего не удастся сохранить).
Наконец усталость опять взяла свое: он впал в забытье и оставался там до тех пор, пока новая инъекция не вогнала его в химическое бодрствование.
Спецназовский капитан снова желал побеседовать.
«А все-таки, сволочь, не я тебя позвал, а сам ты прискакал».
— Энью, оставь нас вдвоем.
На этот раз капитан не предложил ему перебраться в кресло. Сел туда сам, закурил. Достал из кармана еще одну сигару — дешевую «Тихуану» с мундштуком.
— Будешь?
— Нет.
— Ладно, хватит выебываться.
— Я не выебываюсь, гражданин капитан. Я просто не курю.
В лицо Верещагину полетело что-то большое, зеленое и прямоугольно-крылатое. Он успел заслониться рукой. Предмет, которым в него швырнули, оказался легким и спокойно упал к ногам Артема, шевельнув страницами.
Папка-сшиватель. Досье под номером 197845\XD.
— Правду, конечно, говорить легко и приятно! — спецназовец чуть ли не наехал на него креслом. — А рукописи, конечно, не горят! Но мне очень не нравится, что ты держишь меня за полного идиота. Представь себе, я не поленился спуститься вниз и найти твое личное дело. Представь себе, я его прочитал.
Арт ждал вопроса.
— Допустим, я тебе поверил, — сказал Резун. — Допустим, ты — действительно обычный ротный из четвертого батальона горно-егерской бригады. Обычными ротными мы не занимаемся, но в порядке исключения я тебя выслушаю. Когда ты вышел на контакт с Востоковым?
Артем следил за прихотливой игрой дымной пряди, рождающейся на красно-сером столбике пепла.
— Когда ты вышел на контакт с Востоковым?!
Тамара в «Пьеро» была одета в красное платье и серый жакет… Где она? Что с ней?
— Отвечай, скотина! Почему вдруг замолчал?
— Передумал…
У советского капитана были серые глаза, а рисунок радужной оболочки напоминал изморозь на стекле.
— Не самый подходящий момент, — сказал он. — Понимаешь ли, друг мой, я как раз решил выслушать тебя внимательно, и не стоит меня разочаровывать.
— Знаю. У тебя есть газорезка.
— Не в ней дело.
— И это знаю. Вы не занимаетесь простыми ротными. Если ты притащишь в Москву простого ротного, что с тобой будет?
— Ты что, меня пожалел? — Владимир засмеялся. — Ты себя пожалей!
— Оснований не вижу. Простой ротный отправится в лагерь для военнопленных.
— Вот тебе! — Резун продемонстрировал тот же жест, что и майор Лебедь. — Никакой ты не военнопленный, понял? Это — советская территория, а ты — изменник Родины, статья шестьдесят два, расстрел. Если тебя пожалеют — десять лет. А пожалеют тебя, если ты согласишься сотрудничать.
— Иди в жопу.
— Выбирай выражения. Там, куда ты попадешь, тебя могут понять очень буквально.
— Хорошо, тогда иди в пизду.
Оплеуха отбросила бы его влево, если б не наручники.
— Я пытаюсь тебе помочь, — умело дозируя злость, сказал спецназовец. — А ты играешь героя. Знаешь, как ломаются такие? С треском. Тебя выпотрошат, как цыпленка. Есть масса способов, и перебирать их будут, пока не найдут нужный. Но к тому времени ты будешь уже никакой. Полуидиот со сгнившим от всякой химии нутром, не говоря о прочем.
— Так что ж ты вокруг меня пляшешь вместо того, чтобы применить все эти безумно эффективные методы?
— Да потому что жалко мне тебя! Жалко мне дурака, которого втянули во все это, а потом вышвырнули, как использованный гондон.
— Жалко у пчелки в попке, товарищ капитан. Речь идет о твоих драгоценных погонах. Ты крутишься тут, пытаясь понять, что я такое и сколько стоит моя шкура. Потому что обычному ротному, которого втянули, использовали и выбросили, полагалось бы уже подыхать от отчаяния и валяться у тебя в ногах. Но у людей разный запас прочности. Может, у меня он чуточку повыше? Или меня, как и тебя, научили разным таким штукам? Кто я такой — спецагент, валяющий дурака, или дурак, валяющий спецагента?
— Ты — просто дурак. Досье агентов выглядят иначе.
— Ага. Так выглядят досье простых ротных. У каждого крымского ротного на чердаке валяется краповый берет, чего уж там. Я — самый типичный капитан форсиз, типичнее некуда.
— Час назад ты пел по-другому.
— Час назад ты мне не верил.
— Я и сейчас тебе не верю, сволочь. Тебя взяли в дело, чтобы ты засыпался, попался, запел и впутал в это КГБ. Ты — обманка, пустышка, нулевой вариант. И молчишь ты только потому, что набиваешь себе цену, разве не так?
— Браво, маэстро! Значит, ты потерял вертолет ради того, чтобы захватить пустышку? Поздравляю! Да за пустышку тебе не то что майора — полковника дадут!
Резун снова ударил его по лицу. На этот раз — для симметрии? — по левой щеке, так, что он долбанулся головой о батарею. Носом опять пошла кровь.
Спецназовский капитан оттолкнулся ногой от стены, отъехал в центр комнаты, закурил и задумался.