Я этот звук не забуду никогда.
— Динамит… — хрипло сказал Артур.
Да, еще два патрона — не динамита, конечно, а аммонита, но к чертям разницу, — у меня еще оставалось. Я, вдруг став предельно спокойным и даже слегка замедленным, как какой-нибудь андроид — терминатор, снял рюкзак, вынул один патрон, из кармана достал коробочку с запалами, вставил тот, который с огнепроводным шнуром, вежливо испросил у окружающих огня, поджег шнур, убедился, что тот разгорелся, — и, привстав на цыпочки, пижонским броском, как баскетбольный мяч в кольцо, послал его в то самое подвальное окно, из которого высунулось самое первое щупальце и в которое я, как лох, не попал из автомата. Патрон, крутясь и оставляя дымную спиральку, скрылся в окне — а через несколько секунд долбануло по-настоящему…
Наверное, в щупальцах действительно был какой-то яд. Джор просто не понимал ничего, бессмысленно болтал башкой и горбился, руки болтались, глаза у него были белые, — а я вдруг почему-то решил, что мы потеряли не только Валю, а кого-то еще, и все время пересчитывал оставшихся, пока Патрик не наорала на меня. И тогда мы снова построились крошечным каре, только фронт я держал один, потому что на Валину позицию надо было поставить бойца и, ощетинившись стволами, пошли, пошли, пошли куда-то, мостовая сама стелилась под ноги, как лента бегущей дорожки, и вот наконец это был уже парк, перевернутые скамейки, голые после огня деревья — и белый с какими-то зловещими кляксами на стенах павильончик, и вывеска: «Комната смеха и страха». Дверь была приоткрыта…
36
Внутри было почти пусто, на стенах горбились кривые, но разбитые зеркала, и лишь в центре стоял стол, кажется с какими-то куклами на нем. Я оказался рядом (ног я не чувствовал, ноги меня не слушались и делали лишь то, что хотели сами) и некоторое время тупо всматривался в то, что предстало перед глазами. Потом, очень медленно, до меня дошло…
Это был черный камень. Рядом с ним в судорожно- скрюченной позе стоял маленький Волков в волчьей шкуре. Распятая вверх ногами на тележном колесе, висела голая кукла Барби, в которой без труда опознавалась Вика. Между ними на земле лежал выполненный с филигранной точностью щит, в котором заключена была душа обитателя камня. Волков держал в одной руке что-то вроде треххвостой плетки, а в другой — нож…
— Надо торопиться, — сказала Патрик.
Она теперь стала главной, и ни у кого не нашлось возражений. Я и Джор временно выбыли из строя, Артур явно деморализован…
Торопиться мы могли в одном направлении: по широкой лестнице, ведущей вниз.
Эта лестница была не из сна, а из детских воспоминаний. На лето меня маленького часто забирала бабушка, пока была жива. Жила она в небольшом полузакрытом городке, которых немало понастроили после войны, в трехэтажном доме с очень толстыми — не меньше метра — стенами. Даже в самую жару в квартире было прохладно. Во дворе был кинотеатр, тоже трехэтажный, только один этаж был над землей, а два — под землей. На самом нижнем этаже тоже имелся кинозал — гораздо больший, чем на верхнем, только неудобный: длинный и узкий. Потом я понял, что это было бомбоубежище для всего квартала, а чтобы людям не скучно было пережидать атомные бомбардировки, им бы показывали фильмы — может, кинокомедии, а может, учебные по ГО. Кинотеатр назывался «Мир». Так вот, именно такая лестница — сначала широкая, ведущая на промежуточную площадку, а с площадки уходят по сторонам две лестницы поуже, — была и в том кинотеатре, и здесь, в «Комнате смеха и страха». Патрик решительно направилась к ней, и я, как воздушный шарик на веревочке, повлекся следом…
Теперь Волков не пел, а что-то ритмично вопрошал у щита, замолкая время от времени и вслушиваясь в ответы, которые были недоступны для других. Потом он взмахнул ножом и вспорол себе левое предплечье от локтя до кисти. Кровь обильно окропила щит и зашипела, впитываясь. Рана тут же закрылась, на ее месте образовался шевелящийся красно-лиловый, как огромный червяк, рубец. Волков, воздев руки, произнес длинную и явно вопросительную тираду, и как бы в ответ лунный свет перестал клубиться и хлынул сверху потоком. Вику вдруг перевернуло головой вниз, опора из-под ног пропала, накатила волна паники. Волков стремительными движениями надрезал ей запястья, локтевые сгибы, шею над ключицами, бедра у самого паха. Боли не было совсем. Кровь кипящими потоками хлынула по телу, вся до капли устремляясь к щиту, растекаясь по нему, — и впитывалась, впитывалась…
Барабаны грохотали где-то в центре мозга — уже даже ближе не к ушам, а к глазам.
Потом Вика почувствовала, что проваливается, падает, ударяется, потом — что ее куда-то несут. Потом она оказалась в лесу.
Иди, сказал ей голос Волкова. Иди домой. Я же сказал, что ты сможешь пойти домой.
И она пошла.
— Теперь ты, — сказал Волков одному из охранников.
Тот встал на колено и наклонил голову, обнажая горло…
Слава богу, яд щупалец оказался не слишком долгодействующим. Уже на ступенях я начал что-то не только видеть, но и понимать, и ощущать тело, и осознанно контролировать движения. Другое дело, что рубец на шее раздулся и горел. Но на это можно было не обращать внимания.
Джор, кажется, тоже понемногу приходил в себя — просто ему больше досталось.
К сожалению, с возвращением сознания пришла и эмоциональная слабость, пустота. Адреналиновый барьер рухнул, и я вдруг понял, что сейчас начнется паника и дальше — полный распад. Это было как в той школе, когда я заглянул в подвал… и тогда только Маркушкин спас положение, просто набив мне морду. Но сейчас Маркушкина не было…
Кстати, я не знаю, почему меня тогда охватила паника. В самом раннем детстве я боялся пауков и темноты. Страх, отключающий мозг. И там случилось что-то наподобие того, как если бы я маленький шагнул в темный подвал, кишащий пауками. Наверное, я просто что-то почувствовал тогда, но описать этого не могу до сих пор…
Лестница кончилась, и тут же кончилось наваждение. Мы снова были в подвале ангара, откуда и начался наш поход — nпрямо перед нами был коридор «зверинца», и навстречу нам неслись три волка. Надо было сказать «слово власти», но горло не пропускало звуков, поэтому пришлось просто стрелять на поражение…
А вот потом я все-таки рухнул. Не просто ноги отказали, а вообще все.
— Чего же мы ждем? — прошептала Маргит.
— Сигнала, — сказала Маринка.
— Какого? От кого?
— Молчи.
Ничего не происходило.
Я приподнялся. Позорище, я упал на марш-броске, не просто упал, а отключился, такого со мной не…
…ни фига. Я стоял на четвереньках, а песню о псах и трусах мне в оба уха орали Патрик и Аська, и уж я не знаю решительно, где они ее подцепили, хотя как не знаю, я же сам им ее пел, мы ж теперь одной крови, где, кстати, гитара? Да, но бросок-то надо продолжать, ребята… Это не бросок, Костя. Это настоящий бой. Как в той школе. А ты чем-то трава- нулся, ну-ка давай быстрее на ноги…
Я встал, мир качнулся, как лодка, но не черпнул бортом.
тут же подхватили Патрик с Аськой и даже Артур, а Джор царапался по стенке, пытаясь подняться и тоже поучаствовать в пении.
Конечно, это была не строевая песня у нас, «О псах и трусах», кто бы из начальства допустил такую строевую, хотя разведчикам и позволено было много и даже сверх того, — но под нее мы бегали и коротенькие, и полноценные марш- броски, разрабатывая дыхалку. Там было куплетов сорок, чем дальше, тем похабнее, наверно, каждый стоящий разведчик на пике вдохновения добавлял свой сокровенный куплет — и про хохляцких воинов, и про чеченских, и про мордовских (Маркушкин особенно его любил), и про татарских, и про грузинских, и про корейских (привет начшта6а полка майору Цою) — в общем, ора нам хватало надолго…