— Но, молодой человек, это невозможно; это ненатурально, коли дядя. Никто не поверит вам. Этому вот такой маленький ребенок не поверит, — шептал в отчаянии Иван Андреевич.
— Ну, так не болтайте же, а лежите себе смирно, пластом! Пожалуй, ночуйте здесь, а завтра как-нибудь вылезете; вас никто не заметит; уж коли один вылез, так, верно, не подумают, что еще остался другой. Еще бы сидела целая дюжина! Впрочем, вы и один стоите дюжины. Подвигайтесь, или я выйду!
— Вы язвите меня, молодой человек… А что если я закашляюсь? Нужно все предвидеть!
— Тсс!..
— Что это? как будто наверху я опять слышу возню, — проговорил старичок, который тем временем, кажется, успел задремать.
— Наверху?
— Слышите, молодой человек, наверху!
— Ну, слышу!
— Боже мой! молодой человек, я выйду.
— А я так не выйду! Мне все равно! Уж если расстроилось, так все равно! А знаете ли, что я подозреваю? Я подозреваю, что вы-то и есть какой-нибудь обманутый муж — вот что!..
— Боже, какой цинизм!.. Неужели вы это подозреваете? Но почему же именно муж… я не женат.
— Как не женат? Дудки!
— Я, может быть, сам любовник!
— Хорош любовник!
— Милостивый государь, милостивый государь! Ну, хорошо, я все вам расскажу. Вонмите моему отчаянью. Это не я, я не женат. Я тоже холостой, как и вы. Это друг мой, товарищ детства… а я любовник… Говорит мне: «Я несчастный человек, я, говорит, пью чашу, я подозреваю жену свою». — «Но, говорю я ему благоразумно, за что же ты ее подозреваешь?..» Но вы не слушаете меня. Слушайте, слушайте! «Ревность смешна, говорю, ревность порок!..» — «Нет, говорит, я несчастный человек! Я, того… чашу, то есть я подозреваю». — «Ты, говорю, мой друг, ты товарищ моего нежного детства. Мы вместе срывали цветы удовольствия, тонули на пуховиках наслаждения». Боже, я не знаю, что говорю. Вы все смеетесь, молодой человек. Вы сделаете меня сумасшедшим.
— Да вы и теперь сумасшедший!..
— Так, так, я и предчувствовал, что вы это скажете… когда говорил про сумасшедшего. Смейтесь, смейтесь, молодой человек! Так же и я процветал в свое время, так же и я соблазнял. Ах! у меня сделается воспаление в мозгу!
— Что это, душенька, как будто у нас кто-то чихает? — пропел старичок. — Это ты, душка, чихнула?
— О, боже мой! — проговорила супруга.
— Тсс! — раздалось под кроватью.
— Это наверху, верно, стучат, — заметила жена, испугавшись, потому что под кроватью действительно становилось шумно.
— Да, наверху! — проговорил муж. — Наверху! Говорил я тебе, что я франтика — кхи, кхи! франтика с усиками — кхи, кхи! ох, бог мой, — спина!.. франтика сейчас встретил с усиками!
— С усиками! боже мой, это, верно, вы, — прошептал Иван Андреевич.
— Создатель мой, какой человек! Да ведь я здесь, здесь вместе с вами лежу! Как же бы он меня встретил? Да не хватайте меня за лицо!
— Боже, со мной сейчас будет обморок.
В это время наверху действительно послышался шум.
— Что бы там было? — прошептал молодой человек.
— Милостивый государь! я в страхе, я в ужасе. Помогите мне.
— Тсс!
— Действительно, душка, шум; целый гвалт подымают. Да еще над твоей спальней. Не послать ли спросить.
— Ну, вот! чего ты не выдумаешь!
— Ну, я не буду; право, ты такая сегодня сердитая!..
— О, боже мой! вы бы шли спать.
— Лиза! ты меня вовсе не любишь.
— Ах, люблю! Ради бога, я так устала.
— Ну, ну! я уйду.
— Ах, нет, нет! не уходите, — закричала жена. — Или нет, идите, идите!
— Да что это ты в самом деле! То уходите, то не уходите! Кхи, кхи! А и вправду спать… кхи, кхи! У Панафидиных девочки… Кхи, кхи! девочки… кхи! куклу я у девочки видел нюренбергскую, кхи, кхи…
— Ну, вот куклы теперь!
— Кхи, кхи! хорошая кукла, кхи, кхи!
— Он прощается, — проговорил молодой человек, — он идет, и мы тотчас уходим.