Люди в зале облегченно и радостно зашумели. Они повернулись к приемнику и забыли о Блутгельде. Стокстилл и Джилл тоже подошли к радио, и с ними негр-продавец. Они присоединились к группе улыбающихся людей и стояли в ожидании.
— Я получил заявку на «Für Mich Bist Du Schön»[5], — сказал Дейнджерфильд. — Можете себе представить? Кто-нибудь помнит сестер Эндрюс? Верьте или не верьте, но старое доброе американское правительство любезно снабдило меня записью сестер Эндрюс, поющих эту старомодную, но любимую народом песенку… Видимо, они сочли, что я должен стать своего рода хронокапсулой на Марсе. — Он засмеялся. — Итак, «Für Mich Bist Du Schön» для какого-то старого чудака из района Великих озер. Слушайте!
Послышалась музыка, звонкая и архаичная, и люди в зале радостно и благодарно расслабились, откидываясь один за другим на спинки стульев.
Выпрямившись рядом со своим стулом, Бруно Блутгельд слушал музыку и думал: не могу поверить. Тот человек наверху не существует. Я сам довел его до полного уничтожения. Должно быть, это какой-нибудь обман. Мошенничество. Я знаю, там ничего нет.
Как бы то ни было, понял он, я должен приложить больше стараний. Я должен все начать снова и на этот раз обрушиться на него со всей возможной силой.
Никто не обращал на Бруно внимания, все были увлечены передачей, поэтому он тихо отошел наконец от своего стула и вышел из холла наружу, в ночную тьму.
Впереди по дороге, над домом Хоппи, светилась, пульсировала и гудела высокая антенна. Бруно Блутгельд, недоумевая, рассматривал ее, направляясь к тому месту, где он привязал свою лошадь. Что делает фокомелус? За окнами домика, крытого толем, сияли огни; Хоппи был занят работой.
Не забыть бы о нем, сказал себе Блутгельд. Фокомелус должен прекратить существование вместе с остальными, потому что он такое же зло, как и все они. Может быть, даже гораздо большее.
Проходя мимо, он мысленно послал одиночный разрушительный импульс в сторону дома Хоппи. Однако огни не погасли и антенна продолжала гудеть. Здесь требуется большая концентрация мысли, понял Блутгельд, а у меня сейчас нет времени. Позднее.
Глубоко задумавшись, он продолжал свой путь.
13
Билл Келлер ощутил рядом с собой маленькое живое существо, улитку или слизняка, и сразу же перебрался в него. Но его обманули; это существо было слепым. Он выбрался наружу, как и хотел, но не мог ни видеть, ни слышать — только двигаться.
— Верни меня назад, — закричал он в панике, — посмотри, что ты наделала, ты переселила меня во что-то неподходящее.
И сделала это нарочно, думал он, извиваясь в разные стороны и пытаясь найти Эди.
Только бы дотянуться до нее, сказал он себе. Если вытянуть вверх… но вытягивать было нечего — никаких конечностей. На что я похож сейчас, когда я наконец выбрался? — думал он, пытаясь хоть как-то сориентироваться вокруг. Как называются эти штуки в небе, которые светят? Небесные огни… я могу видеть их? Нет, не могу.
Он начал двигаться, поднимаясь как можно выше и затем опускаясь, чтобы ползти — единственное движение, доступное ему в его новой жизни, жизни снаружи.
Уолт Дейнджерфильд летел по небу, хотя сам сидел неподвижно в сателлите, положив голову на руки. Боль внутри его росла, менялась и засасывала его, пока, как бывало и раньше, он не потерял способности думать о чем-либо ином.
И тут ему показалось, что за иллюминатором сателлита что-то мелькнуло. Вспышка — очень далеко, на ободке темного края Земли. Что это? — спросил он себя. Взрыв, подобный тем, которые он наблюдал и от которых сжимался в страхе несколько лет назад… огоньки, вспыхивающие на земной поверхности. Неужели снова они?
Он стоял у иллюминатора, взволнованно дыша, напряженно вглядываясь в темноту. Время шло, но никаких вспышек больше не наблюдалось. Да и та, которую он видел, была какой-то неопределенной, размытой, с диффузией, придававшей ей нереальный вид, как будто она существовала только в его воображении.
Больше похоже, думал он, на воспоминание о событии, чем на само событие. Должно быть, пришел он к выводу, это побочное эхо. Отзвук Катастрофы, блуждавший где-нибудь в пространстве… безопасный сейчас. Да, скорее всего.
Но все же он испугался. Как и боль внутри его, это явление было слишком необычным, чтобы он мог отнестись к нему легко. Казалось, здесь все же таилась какая-то опасность, от которой нельзя было просто так отмахнуться.
Я болен, повторил он про себя, подводя итог жалобным размышлениям, вызванным чувством дискомфорта. Неужели они не могут приземлить меня? Неужели я обречен вечно оставаться здесь, снова и снова ползая по небесам?
Для собственного удовольствия он поставил запись минорной мессы Баха; величественное пение хора заполнило сателлит и заставило Дейнджерфильда забыть обо всем. Таившаяся внутри боль, как и воспоминание о тусклом отсвете вспышки за иллюминатором, начала покидать его.
«Кирие элейсон», — прошептал он. Греческие слова, вставленные в латинский текст… как странно. Пережитки прошлого, все еще живые… по крайней мере, во мне. Я поставлю мессу Баха для района Нью-Йорка, решил он. Думаю, им понравится, там много интеллектуалов. Собственно, почему я должен только выполнять заявки? Я должен вести их за собой, а не потакать их вкусам. Особенно, подумал он, если я не собираюсь здесь задерживаться… мне бы лучше собраться с силами и ударно поработать перед концом.
И тут его сателлит задрожал. Пошатнувшись, Дейнджерфильд ухватился за ближайшую стенку; сотрясение прошло через него серией ударных волн. Вещи падали, сталкивались и разлетались; он удивленно осматривался.
Метеор?
Похоже было на то, что сателлит кто-то атаковал.
Он выключил музыку и стоял, прислушиваясь и ожидая. Вдали за иллюминатором он увидел еще одну тусклую вспышку и подумал: они могут добраться до меня. Но зачем? Мне осталось недолго… почему бы им просто не подождать? А затем он подумал: черт побери, я жив — и буду действовать как живой. Я еще не сдох!
Он включил передатчик и сказал в микрофон:
— Прошу прощения за паузу. Но я почувствовал головокружение, должен был ненадолго прилечь и не заметил, как кончилась пленка. Так или иначе…
Смеясь своим обычным смехом, он посматривал в иллюминатор, ожидая новой вспышки. Одна, слабая и далекая… он почувствовал некоторое облегчение. Может быть, они все-таки не доберутся до него; кажется, они потеряли цель, будто его местонахождение стало для них загадкой.
Я поставлю самую древнюю пластинку, которую только см огу найти, решил он. В качестве вызова. «Für Mich Bist Du Schön» — вот что я выберу. Подразним из темноты, как говорится, и он снова засмеялся, подумав: черт возьми, а хорошо я их подразню. Уверен — те, что пытаются погубить меня, такого не ожидают. Если меня действительно хотят погубить.
Может быть, они просто устали от моей вечной болтовни и чтения, предположил Дейнджерфильд. Что ж, если так — встряхнем их.
— Я снова в эфире, — сказал он в микрофон, — по крайней мере, на некоторое время. Итак, что я намеревался сделать? Кто-нибудь помнит?
Толчки больше не повторялись. У него было ощущение, что на некоторое время враги затихли.
— Подождите-ка, — сказал он, — загорелась красная лампочка. Кто-то вызывает меня снизу. Минуточку.
Он нашел в фонотеке нужную запись и перенес ее на магнитофон.
— Я получил заявку на «Für Mich Bist Du Schön», — объявил он с некоторым злорадством, думая о том, как расстроились те, внизу. — Ну как, можно устоять?
Нельзя, сказал он себе. И против сестер Эндрюс — тоже! Дейнджерфильд, как всегда, неподражаем.
Улыбаясь, он включил запись.
Ликующая Эди Келлер, дрожа от восхищения, наблюдала за червяком, медленно ползущим по земле, и знала с полной уверенностью, что ее брат находится в нем. Потому что внутри себя, внизу живота, она слышала монотонное: бум, бум, бум! — как бы эхо скрытых биологических процессов, происходящих в червяке.
— Убирайся из меня, червяк, — сказала она, хихикая.
Интересно, что думал червяк о своем нынешнем существовании? Так ли он ошарашен, как, возможно, ошарашен Билл? Я должна приглядывать за ним, поняла она, имея в виду существо, извивающееся по земле. Потому что он может потеряться.
— Билл, — сказала она, наклоняясь к червяку, — ты такой смешной. Ты весь красный и длинный, ты знаешь об этом? — И затем она подумала: что мне надо было сделать, так это пересадить Билла в какое-нибудь человеческое существо. Почему я не догадалась раньше? Тогда все было бы в порядке. Я бы получила настоящего брата, отдельного от меня, с которым я могла бы играть.
Но с другой стороны, у нее внутри поселилась бы новая, незнакомая личность, что вовсе не казалось ей таким уж забавным.
Кого бы я выбрала? — спросила она себя. Кого-нибудь из детей в школе? Взрослого? Держу пари, Биллу хотелось бы стать взрослым. Может быть, мистера Барнса? Или Хоппи Харрингтона, который, во всяком случае, боялся Билла. Или — она даже вскрикнула от радости — маму. Это будет так легко сделать. Я могу прижаться к ней, лечь рядом… И Билл может перейти в нее, а у меня внутри будет моя собственная мама. Здорово! Тогда я смогу заставить ее сделать все, что захочу. А она сможет подсказывать, как мне себя вести.