Скоро приедет дядя Бальтазар на своей карете, и ты сможешь пожелать удачи Патрику и Себастьяну.
— Скоро — это когда?
— В шесть.
— А сейчас только пять! Даже без десяти!
— Ну и что? Когда я был влюблен в бабушку Эльгу, приходил на свидания за два часа до назначенного срока.
— Это ты к чему? — подозрительно нахмурилась Агнешка.
— Да так, просто… Вспомнилось.
— И вовсе я ни в кого не влюблена!
— А я разве говорю… — невинно улыбнулся Феликс.
— Ну тебя к Хтону, дедушка! — сказал Агнешка, показывая язык и хлопая дверью.
— Я Бальтазара все-таки прибью… — задумчиво сказал Феликс, оставшись в одиночестве. — Взял моду, учить ребенка всяким пакостям. Э-хе-хе, грехи мои тяжкие… — прокряхтел он, подымаясь с кровати. — Однако, и впрямь пора.
Процедуру приготовлений к праздничной церемонии Феликс начал с контрастного душа, после которого долго, рыча от наслаждения, растирал тело жестким вафельным полотенцем, пока кожа не покраснела и под ней привычно не заиграли мускулы. Затем он причесался, протерев ладонью запотевшее зеркало, и, обернув полотенце вокруг талии, вернулся в спальню. Здесь он какое-то время постоял перед трельяжем, презрительно оттопырив нижнюю губу и теребя невесть откуда взявшиеся дряблые складки на боках. Опытным путем (проведя ладонью по подбородку и не услышав характерного скрипа) уяснил, что необходимости в повторном бритье нет, и приступил к собственно одеванию.
Облачившись в нательное белье и надев белоснежную сорочку, он открыл платяной шкаф и начал раздвигать вешалки, подбирая костюм в меру неброский и в то же время — нарядный. После недолгого размышления Феликс остановил свой выбор на темно-серых брюках и коротком камзоле с множеством крошечных серебряных пуговиц. Когда последняя из пуговок размером чуть больше булавочной головки скользнула в предназначенную ей петельку, Феликс поправил воротник и манжеты сорочки и, обреченно вздохнув, извлек из недр шкафа куртку в тон брюкам. Длинная, до середины бедра, приталенная, со стоячим воротником и накладными плечами, куртка (подарок от невестки) являла собой наглядный пример того, как одежда безусловно красивая может быть еще и чрезвычайно неудобной. Но не идти же, в самом деле, на церемонию в повседневном замшевом пиджаке затрапезного вида!
«Воистину, только бес тщеславия может подвигнуть людей на такие жертвы…» — подумал Феликс, вытряхивая скомканные газеты из парадных сапог, целый год покоившихся в картонной коробке на дне шкафа. Феликс надевал эти сапоги с высокими и жесткими голенищами исключительно на День Героя, отчего они так и не успели толком разноситься. «Старый дурак, — обозвал себя он, глядя в зеркало и вертя в руках берет с белым пером. — И куда ты так вырядился? Щегольнуть перед другими старыми дураками и безусыми сопляками? Ох, а еще говорят, что к старости люди умнеют… Стоп, я же забыл самое главное!»
Чертыхаясь, он пододвинул пуф, встал на него и снял со шкафа длинный футляр из карельской березы, покрытый тонким слоем пушистой пыли. «Как же я мог про тебя забыть?» — удивился Феликс. Он спустился на пол, положил футляр на кровать, сдул пыль и щелкнул замками. В футляре, в углублениях синей бархатной подкладки, лежали два клинка: эсток — узкий прямой меч с ажурной гардой, и дага — кинжал для левой руки. Поверх холодно поблескивающей стали валялась пара небрежно брошенных перчаток, одно прикосновение к которым воскресило в памяти массу воспоминаний. В отличие от парадных сапог, перчатки довольно часто бывали в употреблении и потому облегали руки как вторая кожа. Отполированные годами прикосновений рукоятки меча и кинжала привычно легли в ладони, ноги сами собой встали в первую позицию, ангард, парада, финт, рипоста, длинный выпад!..