Назар трясся от холода. Пробовал сдерживаться, но крупная дрожь сотрясала все тело. Дрожали руки, которые буквально приросли к канату, стучали зубы.
Канат отпустить не решался, чтобы не унесло волной за борт, и только тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно лавируя в паутине туго натятутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям…
Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными истощенными лицами.
Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы.
Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…
Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым черепом торчал венчик неопрятных седых волос, лицо казалось худым, жестким, с резкими, словно вырубленными чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как блеск обнаженной сабли, горели неистовым, исступленным огнем.
Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был худым еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнул сгусток крови и обессиленно схватился за канат.
— Не понимаю, — ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. — Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…
Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.
С реи спрыгнул матрос. Это был высокий и костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.
— Шпрехен зи дойч? — спросил он.
Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.
— Ду ю спик инглиш?
Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.
— Ноу, — ответил Назар. Матрос сделал еще попытку:
— Парле ву Франсе?
Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще на каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение.
Вдруг в стороне раздался голос:
— По-русски понимаешь?
Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат рослый бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.
— Понимаю, — торопливо крикнул Назар. — Я русский! Меня сбросило за борт… А кто вы?
— Люди, как видишь, — ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя вверх на паруса:
— Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс и тогда…
У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры…
Ван Страатен скользнул взглядом по спасенному, что-то сказал помощнику и тяжело пошел к рулевому. Помощник кивнул и быстро побежал вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов.
Назар, борясь с подступающей от качки тошнотой, спросил земляка, который невесть как очутился на призрачном корабле:
— А кто ты? Как попал сюда?
Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой дрожала и выгибалась дугой рея, туго натянутые канаты звенели. Парус гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды, что гуляли по палубе.
— Попал, как и все попали сюда, — ответил наконец земляк. Подпрыгнул, закрепил конец потуже и объяснил:
— Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день, да с нами совет не держал… Подожгли мы с двумя бедовыми смердами усадьбу, порешили боярина да и подались на вольные земли… По дороге встретились с конными ратниками. Те двое отбились — порубили пятерых, а мне леший дорогу перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все одно утек, пробрался в чужие земли… Да что долго баить! Мытарился, но ни перед кем не гнулся. А потом дознался, что сыскали божий свет за морем-окияном, где нету еще ни бояр, ни царей. Нанялся я плотником, набрали команду… Эх, нам бы только сей мыс миновать!
Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы были распухшие, красные, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это был красивый человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый рот западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины.
«Вольные земли, — думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли. — Ну да, тогда еще существовали такие места, куда уходили наиболее вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокорного человека шанса попасть на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие боярские усадьбы, одним восстанием было бы больше…»
— Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! — сказал Назар тяжко. — Сейчас океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы, и атомные турбины… А вы на паруснике!
И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально пригвоздивший Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного.
Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури:
— Возвращайтесь в порт! Слышите?… Древнее проклятие потеряло силу, вы уже не обязаны снова и снова стремиться обойти мыс Горн!
— Потеряло силу? — переспросил плотник недоверчиво. — Откель ты ведаешь?
— Вы ж видите, я разговариваю с вами! А я из мира обычных людей! Вы соприкоснулись с обычным миром, вы вошли в него. Теперь живите по его законам!
Корабль бросало немилосердно, у Назара мутилось в голове, но он продолжал через силу, крепко держась за канат и даже не пытаясь увернуться от потоков воды:
— Мир прекрасен, поверьте! Вернетесь в порт, будете жить, просто жить, а не страдать.
Плотник сказал хмуро:
— Каждый глоток воды бережем. Половина команды слегла от голода, остальные тоже слягут…
— Возвращайтесь! — повторил Назар громко и радостно. Он был счастлив, что первым принес скитальцам весть об освобождении от страшной клятвы, из-за которой они скитались по морю.
Плотник что-то крикнул капитану. Ван Страатен казался Назару похожим на каменное изваяние, намертво вросшое в деревянную надстройку корабля. Стоит, разглядывая в подзорную трубу кромешную тьму, и нипочем ему буря, нипочем лишения…
Ван Страатен ответил резко и категорично. Назар вздрогнул, ощутив по тону отказ. Плотник несколько мгновений раздумывал, опустив голову, потом сказал:
— Верно сказал… Что значит грамоте обучен…
— Что? Что он сказал?
Цепляясь за выступы, канаты и скобы, Назар пробрался к человеку за штурвалом, возле которого стоял неподвижный капитан и все так же неотрывно смотрел в подзорную трубу.
Плотник тоже подошел к ним.
— Почему не хотите вернуться? — спросил Назар. Плотник перевел. Ван Страатен смотрел в темень, которую лишь изредка разрывали молнии, освещая бешено мчащиеся облака.
— Я дал слово, — ответил он надменно, — и я его сдержу.
— Но проклятие потеряло силу! — закричал Назар. — Оно над вами не властно!
— Какое еще проклятие? — сказал Ван Страатен зло. — Мы сами поклялись обойти этот проклятый мыс!
— Но вы уже не бессмертные странники, — заорал Назар. — Вы — люди! Простые смертные люди! Теперь вам осталось жить… недолго, как и всем нам. Корабль вот-вот рассыплется, люди болеют. Вы никогда не одолеете на этом корабле мыса Горн!
— Но никогда и не повернем вспять, — ответил Ван Страатен сухо и неприязненно.
Он так и не отнял от глаз подзорную трубу. Что он мог увидеть там, где пасовали радары?
Назар чувствовал отчаяние и злость. Что сказать еще, как убедить? Идиотское рыцарство, ложное понятие чести — все это вскоре погубит корабль и команду. Измученные, голодающие, закоснелые в предрассудках — что они знают о новом сверкающем мире?
— Вы погибнете! — крикнул снова.
— Но имена останутся жить.
А плотник, смягчая резкость капитана, попытался растолковать: