И именно в этот момент, когда танец богини достиг предельной вершины, когда исчезли стены Асакусы, растворились границы реальности, и ощущение бесконечности вторглось в душу Ронина, он услышал, как всколыхнулась вселенская тишина:
Ронин.
Под ними неспешно текла река, широкая и голубая. Тростник по ее берегам был срезан, и жирная рыба, довольная и ленивая, апатично поклевывала водоросли, приставшие к подводным камням. В сумраке мелькали светлячки.
У дальнего берега по воде растянулось на многие метры зыбкое отражение трактира – перевернутый зеркальный образ, симметричный и точный. Сооружение из деревянных секций, укрепленное на сваях над струящейся водой.
В конце Оками пришлось буквально тащить Ронина за собой, протискиваясь сквозь толпу.
Над Эйдо все еще нависал туман, укрывая вершину Фудзивары. На промасленных соджи, отделяющих друг от друга компании, которые предпочли в этот вечер поужинать в трактире, висели красные бумажные фонари. Алый свет фонарей создавал ощущение уюта, не достижимое никакими другими средствами – слишком большим был обеденный зал.
«Жива! – думал Ронин. – Жива!»
Гул негромких разговоров и шуршание шелка сопровождало мужчин и женщин, перемещающихся по залу. Кто-то входил, кто-то, наоборот, выходил. Послышался короткий вскрик цапли, промелькнувшей белым пятном на сине-черной воде; отсветы фонарей создавали на ней причудливые искрящиеся узоры. Движение не прекращалось.
Ронин вскочил, повернулся. Но публика непрерывно ходила туда-сюда. Все вокруг шевелилось. Безбрежное море шорохов, безразличное к тому, с какой жадностью переводил он взгляд от одного лица к другому. Где-то там…
– Рисового вина?
Над ними склонилась молодая женщина. Оками бросил взгляд на Ронина.
– Да, – сказал он. – На двоих.
Ронин тревожно смотрел ей вслед. Оками о чем-то спросил его, он не услышал. В зале Асакусы, когда электризующее представление ногаку открыло его разум, он услышал, как она зовет его. Он думал, что уже никогда не услышит этого зова. Моэру… В трактир вошли трое мужчин и женщина и направились к деревянной секции на воде. Его блуждающий взгляд совершенно случайно упал на них, и его словно пронзило током.
– Ронин?
Он вскочил на ноги, глядя во все глаза на женщину, как раз усаживающуюся за столик.
– Мороз меня побери!
Он больше не сомневался. Это была Моэру. Чудом выжившая и оказавшаяся здесь, в Эйдо. Но как?
– Ронин!
На его руку легла широкая ладонь Оками. Он наклонился.
– Та женщина.
– Где?
– В розово-серебристом халате. Рядом с высоким мужчиной в синем…
– Это Никуму. А что…
– Я ее знаю, Оками.
– Знаете? Но это невоз…
Ронин исчез.
– Ронин, нет! Только не Никуму! Подождите!
В душную ночь Эйдо напоминал прозрачный самоцвет в тумане – город во мглистом свете фонарей, раскинувшийся в отдалении зыбким застывшим морем. А рядом – богато украшенные одежды. Воздух, насыщенный ароматом сжигаемого угля. Туда – к ней. Через лабиринт тел, мимо улыбающихся женщин с блестящими волосами и белыми лицами, сквозь смешавшиеся ароматы их духов, мимо мужчин с длинными косами и в халатах с широкими подкладными плечами, мимо служанок с крошечными лакированными подносами, на которых в строгом порядке расставлены чайнички с чаем и рисовым вином, тарелки с сырой рыбой и овощами, похожими на миниатюрные садики.
Низко, почти касаясь воды, взлетала белая цапля, волоча за собой длинные ноги.
– Моэру, – позвал он, подходя. – Моэру.
Сердце у него сжалось.
Птица неторопливо поднялась в туман над Эйдо. Она подняла к нему лицо, бледное и прекрасное. Глаза – цвета штормового моря.