Почему детский лагерь, да еще для трудновоспитуемых? А кто ж его знает! Так фишка легла: пришла в вузовский комитет ВЛКСМ «телега» из райкома. Стали искать романтиков. Нашелся один, который боялся комаров больше, чем малолетних урок. Все решилось в две минуты.
Федор покрутил головой, сгоняя со щеки очередного маленького вампира. Еще раз оглядел строй, привычно ища глазами хорошеньких девчонок.
Здесь такие были. Слегка, как говорил приятель Димка, «поношенные», но вполне симпатичные. Все они казались старше своих тринадцати-шестнадцати лет. Большинство явно злоупотребившие косметикой, особенно в такой жаркий денек.
А прямо напротив него вообще стояла красотка: не очень высокая, но стройная и какая-то вся ладная. Федор уже знал ее фамилию: Королева. Ольга Королева. Фамилия соответствует: эта девочка не миловидная, а именно красивая, с умными глазами и, главное, без следов половой усталости на юном челе. Ольга – одна из немногих, которые выглядели на свои шестнадцать.
И в то же время свежей женственностью она останавливала взгляд любого нормального мужика, еще не поддавшегося странной мании влюбляться в особей своего же пола. Федор этой мании не поддался ни в малейшей степени, а потому, отметив девочку, «проел глаза», на нее глядя.
Впрочем, интерес его был вполне абстрактным: в голове крепко засела мысль, вбитая на предварительном часовом инструктаже с помощью бесчисленных вариационных повторов все тем же Толмачевым. А излагал он пусть и разными словами, но одну и ту же грубую истину: «Главное – не трахаться с воспитанницами. Иначе – труба. Все простят, этого – никогда».
Федор, по привычке доводить ситуацию до логического конца, переспросил:
– А как насчет воспитательниц и поварихи?
Николай Петрович объяснил без улыбок:
– Насчет воспитательниц – если дадут. А муж поварихи будет находиться в лагере с табельным оружием. Усек?
Федор усек. Повариху он уже видел и не пристал бы к ней даже под угрозой уже упомянутого табельного оружия.
Что касается воспитательницы – Федор покосился налево, там как раз и находилась Лена Сиднева, симпатичная веселая девица-пятикурсница из его же института, – то здесь вопрос открытый. Хотя в последнее время ему все больше хотелось любви, а не просто «отношений».
Королева пару раз ловила его взгляд и улыбалась в ответ. Федор строго отводил глаза. Чтобы и не мечтала.
Кстати, в середине строя выделялась не одна она. Мало-мальски опытному глазу была заметна компактная группа из трех человек, причем девчонка являлась в ней не центральной фигурой. Кроме нее, в группу входил Хорьков, Хорь, быковатый молодой человек с мощно накачанными плечевыми бицепсами. Длинные руки кончались здоровенными, почти постоянно сжатыми кулаками. Так бывает у маленьких детей с повышенным мышечным тонусом. Их стараются «расслабить» массажем и специальными медикаментами.
Этого, похоже, в детстве расслабить не удалось. Его характерно стриженная голова состояла из маленького лба, маленьких глазок, злобно сверлящих из-под развитых надбровных дуг, и неожиданно крупных прочих черт лица. Хорьков производил отталкивающее – точнее, пугающее – впечатление; безусловно, он знал это, и ему это нравилось.
Но опять-таки и он главным не был. Рулевым был третий, Олег Симаков, стоящий посередине парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, с ясным открытым взглядом и ангельскими чертами лица. Чуть, может, подпорченными слегка тяжеловатой линией подбородка. Федор уже был в курсе, что кличка парнишки в точности соответствует внешности: Ангел. Ему бы еще крылышки и лук со стрелами. Глядишь, Федор быстро сменил бы «отношения» на любовь.
Ангел встретил его взгляд, и на его лице появилась улыбка – приятная, не широкая, а теплая какая-то. Как будто знает про тебя что-то хорошее. Федор невольно улыбнулся в ответ. «Что он здесь делает? – мелькнула мысль. – Ему бы открывать слет отличников в «Артеке».
Впрочем, он знал, что Ангел делает в «Смене». Мишка-опер, куратор лагеря, рассказал в деталях. Мальчик уже задерживался по подозрению в организации ряда тяжких преступлений. В том числе изнасилования с последующим убийством молодой девчонки в парке культуры. Мишка подозревал «этого подонка» еще как минимум в трех «злых» преступлениях, но доказать пока ничего не смог.
А не пойман – не вор. Кроме того, Ангел, похоже, по совместительству с «авторитетной» преступной деятельностью «стучал» Мишкиному начальнику, старшему оперуполномоченному майору Семенову, «сдавая» тому серьезных «гастролеров» и даже настоящих блатных. Такой симбиоз всех устраивал: Семенов побеждал преступность в отдельно взятом подмосковном районе, а Ангел мог обделывать свои делишки (в определенных пределах, очерченных майором), не опасаясь тяжкой длани правоохранительных органов.
При таком раскладе Семенов отдаст эту гадину только при наличии неопровержимых улик. А их-то Ангел как раз не оставлял. Хотя Мишка отдавал себе отчет в том, что его ненависть основана скорее на личной интуиции, чем на фактах. Факт, кроме доносов агентуры, которые без улик никуда не подошьешь, был лишь один. Даже не факт, а фактик.
Ангел задерживался лично им, Мишкой, в номере заводской гостиницы у приезжего фирмача. Фирмач спал, слегка наклофелиненный, а Ангел «шмонал» его вещи. Было это два года назад, сейчас Мишка такой глупости уже не допустил бы: дал бы тому собрать шмотки и выйти с ними из номера. А тогда… Ангел объяснил, что зашел в номер случайно. Дверь была открыта, он ничего не взял. И брать не собирался.
Клофелина финскому инженеру накапала та самая Оленька Королева, которая сейчас стояла на линейке рядом с Ангелом. Она и тогда была красоткой, хотя было ей всего тринадцать. Усыпив мужичка, девочка вышла из номера, ничего оттуда не взяв. Финн, узнав от Семенова ее возраст, вообще ушел в полную «несознанку». Только уверял, что секса не было из-за его абсолютного отключения. Заявление, понятное дело, писать отказался. А нет заявления – нет и дела, это за годы работы Мишка уяснил крепко.
Короче, придумать такое – одна травит, ничего не взяв, другой берет, никого не отравив, – мог только Ангел. Здесь Мишка зуб был дать готов. Все это Мишка и поведал Федору. Кроме, может быть, тонкостей взаимоотношений Ангела и старшего оперуполномоченного майора Семенова.
У Мишкиной откровенности (черты, операм, как правило, несвойственной) были как минимум две причины. Первая – хотелось хоть кому-то высказать наболевшее. А Федор ему сразу показался своим. Вторая – опер надеялся, что в лагере, расслабившись, Ангел допустит пару-тройку ошибок и даст в его руки – а точнее, в руки проинструктированного им Федора – пару-тройку крепких улик.
Седых выслушал все внимательно, но игра в шпионов его не увлекла. Единственное, что он понял: Мишка сильно не любит Ангела, эта нелюбовь прямо распространяется на его дружка Хорькова (почему-то обходя стороной его подружку Королеву) и имеет под собой определенные веские основания.
Толмачев, похоже, подходил к концу. Зевать не стеснялись даже затурканные поначалу приезжие. А на траве в теньке отдыхали уже трое сомлевших.
– Короче, наша задача – прожить два с половиной месяца без ЧП. Всем понятно? – закончил Николай Петрович.
– Всем, – сонно ответил строй.
– Не слышу, – с угрозой повторил Толмачев.
– Всем! – гаркнул строй.
– Вот так-то! – удовлетворенно заметил Николай Петрович и скомандовал: – По машинам!
Ребята, измученные долгим стоянием, рванули к «машинам» – одинокому старенькому «Икарусу», поджидавшему неподалеку. Через тридцать секунд площадь опустела.
Дизель взревел, двери закрылись, и автобус двинулся к шоссе.
Федор, сидя у окна, вздохнул: восемь лет отделяли его от последнего пионерского лета. Внезапно почувствовав чей-то взгляд, он поднял глаза. На него пристально смотрела Королева. А на нее – с соседнего сиденья – внимательно и оценивающе смотрел Ангел.
Лето обещало быть интересным.
2Лагерь «Смена» обозначился через час езды. Он представлял собой два слабо благоустроенных барака. Один – жилой с двумя огромными «палатами» для мальчиков и девочек соответственно. Второй – пищеблок-столовая (она же клуб) с комнатками для поварихи и посудомойки. В комнатке с поварихой угнездился и усатый милиционер с табельным оружием. Ни милиционера, ни тем более его табельного оружия Федор толком и не разглядел: служивый, почувствовав волю, сразу так круто вошел в алкогольное пике, что выхода его из этого состояния Седых по ряду причин уже не застал.
Первые полтора дня прошли в организационных хлопотах: раздавали матрасы и постельное белье, приводили в порядок кухонное оборудование, распределяли внутрилагерные обязанности.
На общем собрании в столовой выбрали комитет самоуправления – так он громко назывался. Председателем по предложению Ангела единогласно избрали Хоря. Тот горделиво покрутил маленькой головой, расправил и без того широкие плечи, после чего немногословно пообещал неприятности нарушителям режима. Сказано было мало, но доходчиво. Эффект от его выступления на порядок перешиб толмачевскую речь. Николай Петрович это прекрасно понимал – человеком он был неглупым, – но уязвленной гордости никак не выказал. В конце концов, Хорь будет работать на него. Затем и взяли.