— А то еще вляпается куда-нибудь…
Он не стал меня отговаривать.
Провожал племянницу я по-ментовски, издали. На салфетке она проходила всего лишь под номером четыре, но этот подозрительный ночной визит поднимал ее на призовое место.
Пока я спускался, она успела откуда-то вытянуть пучок оливковых веток и теперь, зорко всматриваясь в лица прохожих женщин и мужчин, вручала избранным по веточке и о чем-то их спрашивала. В дискуссии не вступала, на улыбки и заигрывания не отвечала. Пару раз что-то уточняла и записывала в блокнотик. Когда она свернула на улицу Яффо и, не оборачиваясь, пошла в сторону Старого города, я нагло пристроился в затылок.
У центральной почты она всучила оливковую ветвь оливковой красотке с вопросом:
— Жить хочешь?
Или племянница совсем заторчала, или стала «шалом-ах-Шавкой», [26] ей же всегда нужно было быть в какой-нибудь молодежной своре. Или и то, и другое.
— Только не в этом трахнутом мире! — с чувством ответила негритянка, и Ирочка тут же достала блокнотик и записала ее телефон.
Оказалось, вопрос был стандартный, радовало лишь то, что ответы представителей разных рас и народов, типа: «С тобой? Да!», «Конечно хочу!», «Пошли!», «А ты сама выпить не хочешь?» Ирочку явно не устраивали, и телефонами она не интересовалась.
Я хотел было взять родственницу за ухо и отвезти домой, но уж больно целенаправленно шла она в Восточный Иерусалим… Уж не на свидание ли к какому-нибудь Халилю?
Места пошли малолюдные, и мне уже приходилось прятаться в тени городских стен и двигаться перебежками. От Шхемских ворот она повернула налево и попилила по Шхемской дороге. Пару раз приставала к арабам.
Так мы добрались до «Американской колонии» — популярного у иностранных журналистов и второстепенных дипломатов отеля, куда она и зашла. Там я ее и потерял. Я бестолково бродил по переходам и внутреннему дворику этого караван-сарая, отбрехивался от назойливо-услужливого персонала, пока не озверел и не отправился в дальний обратный путь к «Шкоде».
До дома я добрался полчетвертого утра и поскользнулся у входа в подъезд. Пся крев! Ступеньки были влажными от крови, натекшей от искромсанной собаки. Тушка была покрупнее, но разделали ее по той же схеме.
Теперь что, каждое утро у нас в подъезде будут «сучьи метки» для Обер-амутанта?.. Но приятеля Архара я теперь тем более покручу. А вдруг этой собакой замазывают связь между убийством Козюли и кражей вируса?
Оккупированная Умницей полкомната была завешена простыней, превратившейся в экран, на котором крутили фильм Бергмана — там шептались на скандинавском наречии, шебуршились, постанывали и подхихикивали, а тени актеров со скандинавской же откровенностью проецировались на полотно. Я прошел мимо застывшего на диване Левика с чувством, что он не спит.
Тут я понял, что через час-другой в дверь будет трезвонить возбужденный Обер-амутант. И, прежде чем завалиться, вывесил на входную дверь записку:
«По поводу убитых собак и надежд, обращаться только после десяти ноль-ноль».
8. «Граждане, купите папиросы»
Ясно, что проснулся я последним. Кинулся в холл, заглянул за занавесочку — Умница успел сбежать. Так спешил, сволочь, что даже «волшебный фонарь» не выключил. Решил урвать еще сутки на свободе.
Как ни странно, я оказался не прав.
— Фимошка прошил передать, — сообщила теща, — што он не мог ждать, пока ты прошнешьшя. Он поиждержалшя, ему надо поджаработать ш утра. Но это не помешает вашим планам. Он будет ждать тебя у миштары, [27] на Рушшком подворье.
— Во сколько?
Теща даже растерялась. Ей, видимо, только что пришло в голову, что подзарабатывать и ждать одновременно — невозможно.
— Ну, не жнаю! — наконец произнесла она раздраженно. — Это вообше не мое дело.