Я даю Раджу очередные тридцать рупий и иду к океану — в последний раз посмотреть на мертвых черепах и бросить монетку в воду. Назавтра Раджу должен приехать к двенадцати, чтобы отвезти меня на вокзал.
III.В ту ночь я никак не мог уснуть. Я думал о Радже и его коляске. Ну, что такое десять тысяч рупий, в конце концов! Я вспомнил Нори — японку, которую встретил когда-то в Мексике. Она еще студенткой нашла бедную семью на Борнео и уже пять лет прилетает к детям: привозит им учебники и книги, платит за учебу в хорошей школе. Или Юрис — журналист из Латвии, я познакомился с ним здесь, в Пури. Он купил лодку рыбакам в Тайланде, и они благодарны ему по гроб жизни. А я? Что я сделал? Неужели я не могу подарить счастье хотя бы одному человеку на земле — и всего за двести долларов!
Я едва дождался утра и помчался в магазин, торговавший велосипедами. Мне хотелось сделать Раджу сюрприз.
— У вас можно купить велосипед с коляской?
— С какой коляской?
— Как у рикши. Только мне подержанную.
— Можно и подержанную, но они под заказ. Платите аванс, за неделю подберем, — продавец достал бланк и приготовился выписывать счет. Я подумал, что у него такая же светлая улыбка, как у рикши Раджу.
Мне было жаль своего плана: я хотел приехать к двенадцати часам к гостинице и посмотреть на то, как будет радоваться Раджу. Я заранее смеялся, представляя его изумление. Но делать было нечего — аванс, так аванс.
— Сколько платить? — спросил я и достал кошелек.
— Тысячу рупий — примерно тридцать процентов от стоимости.
С математикой у меня в школе тоже было все в порядке. Я быстро прикинул полную стоимость подарка и помрачнел.
— А если новую? — я решил на всякий случай проверить свое подозрение.
— Новая стоит семь тысяч. Вместе с велосипедом, сэр! — почти прокричал продавец, видя, что покупатель собирается уходить.
В двенадцать часов Раджу ждал меня у гостиницы. Я подошел к коляске, снял рюкзак и равнодушно спросил:
— Сколько до вокзала?
9. Глава семнадцатая. Сант Шри Дургачарья и ящерица Джим
До джайнистского ашрама в южной части Дели я добрался в темноте, расплатился с рикшей, после того как тот помог мне занести вещи в комнату, и моментально уснул. А утром, когда проснулся и вышел из одноэтажного жилого корпуса, долго тер глаза, не веря открывшейся картине: сразу за стенами ашрама стояли десятки огромных храмовых строений, сложенных из золотистого песчаника. Напротив, через дорогу, возвышалась десятиметровая статуя Ханумана, отсутствием деталей напоминавшая эрегированный член, уставившийся в низкое, все еще набухшее ночью темно-синее небо. Я пошел вдоль забора к видневшемуся вдалеке входу в храмовый комплекс.
— Сэр, сэр! — кто-то окликнул меня, и одновременно за спиной возникли частые шаги. Я сделал вид, что не слышу. Всякий раз, когда меня называют сэром, я чувствую угрозу своим деньгам.
— Сорри, сэр! — чуть запыхавшись, проговорил невысокий индиец в блестящих свеженачищенных туфлях. — Вы в храм на пуджу?
Все в нем было нехорошо: и "сэр", и "сорри", и туфли. Поэтому юношу я решил немедленно шугануть.
— Я христианин, — злобно сказал я. — У нас своя пуджа!
— Люблю Христа, — как-то не в тон, мечтательно, отозвался молодой человек. И, не дождавшись моей реакции, добавил:
— Меня зовут Виджей, а вас как?
От такого нахальства я настолько оторопел, что неожиданно назвал свое имя.
— Будем знакомы, — сказал Виджей. — Вы не против, если я покажу вам храм?
Я был безусловно против, но мой спутник так доверчиво смотрел мне в глаза, что я молча кивнул.
— А с чего это ты вдруг любишь Христа? Ты же индус? — спросил я, стараясь скрыть раздражение.
— Я и Магомета люблю. Я всех люблю — так учитель учил.
— Учитель? Как зовут твоего учителя?
— Шри Дургачарья. А храм называется Шакти Пет.
Индиец рассказывает мне о том, что Шри Дургачарья много лет жил в пещере в Гималаях, и имя свое получил от своей божественной покровительницы. Однажды ему приснилось, что он должен спуститься с гор, прийти в Дели и построить храм Дурги. Дурга — она и есть Шакти. Понятно?
Я решил не задавать вопросов и неопределенно мотнул головой. Мы сняли обувь, прошли через металлоискатель и очутились на небольшой площади. Несмотря на ранний час, здесь было много людей. Мой провожатый уверенно повел меня сквозь толпу ко входу в одно из строений. В центре зала стоял алтарь, а вдоль стен были расставлены металлические статуи многорукого божества, надо полагать этой самой Дурги. Но рассмотреть их мне не удалось, индиец взял меня за руку и подвел к жрецу, колдовавшему над алтарным огнем. Тот что-то пошептал, мазнул Виджею серой краской по лбу и плотоядно взглянул на меня. Я отрицательно замотал головой. Виджей был явно расстроен и просительно смотрел мне в глаза. Пока я раздумывал, жрец умудрился неуловимым жестом поставить серое пятно и мне. Молодой человек дал ему немного денег, и мы отправились к выходу. Я посчитал экскурсию завершенной, но ошибся: Виджей повел меня в соседний храм Кришны. В результате поверх первого серого появилось второе — розоватое — пятно. Дальше мы почтили вниманием Шиву, Кали и Ханумана. Я чувствовал усталость, на лбу у меня красовалась грязноцветная радуга, а в глазах рябило от чудищ с окровавленными ножами и отрезанными головами в руках. Мне хотелось на воздух, но Виджей, похоже, намеревался продемонстрировать мне весь индуистский пантеон. Иногда мне казалось, что ему было важнее показать своим богам меня, чужеземца, за каким-то бесом приехавшего в Индию. Чтобы прервать бесконечную экскурсию, я задал вопрос, уже давно вертевшийся у меня на языке.
— Это ведь сколько денег нужно было, чтобы все это построить! Откуда твой отшельник их взял?
Виджей снисходительно посмотрел на меня и показал на очередное храмовое строение.
— Это — музей учителя. Пошли!
У входа на каменных досках были выбиты имена жертвователей. На первый взгляд, здесь были сотни имен, а может быть и тысячи.
— В Индии, если ты говоришь с людьми, тебе дают деньги, — нравоучительно сказал мой экскурсовод. — И чем больше людей тебя слушает, тем больше денег ты можешь собрать.
Я не удержался и записал эту фразу в блокнот.
Мы быстро миновали комнаты с личными вещами учителя и подарками от разных знаменитостей и вышли в зал, на стене которого была укреплена доска с биографией Сант Шри Дургачарья. Над доской висел его портрет. Я поднял глаза и застыл в недоумении. С портрета на меня смотрел Джим Моррисон — молодой, улыбающийся и невероятно обаятельный — такой, каким он был до того, как начал пить всерьез.
— Кто это? — только и спросил я.
— Я же вам все время рассказываю о нем, — удивился Виджей. — Учитель. Шри Дургачарья.
— Он умер молодым?
— Не старым. На этой фотографии ему 75, это за год до смерти.
Я еще раз взглянул на портрет и быстро отвел глаза. Джим улыбался так, словно предлагал мне разгадать его тайну.
На выходе мы задержались у киоска с буклетами и книгами. Мое внимание привлекли несколько музыкальных дисков с надписями на хинди.
— Что это за музыка? — я спросил Виджея.
— Учитель писал песни. Так получалось доходчивее. Вот этот диск называется «Зажги свой огонь». Он считал, что все великие учителя — и Будда, и Христос, и Магомет — раздували пламя внутри себя. И в каждом человеке есть искра, которую…
Я не слушал. Я бежал через площадь, через рамку металлоискателя, на волю, и на ходу до боли тер лоб, пытаясь стереть разноцветные поцелуи чужих богов.
10. Глава одиннадцатая. Моя ненаглядная Шанти
I.Любовь моя! Моя девочка, моя Шанти… Я не верю, что это еще раз случилось со мной. За месяцы, проведенные в Индии, я привык смотреть на все отстраненно: на природу, на города, даже на женщин. Я знал, что все это — не мое. Знал, что закончится путешествие и вместе с ним все исчезнет. Но вот, встретил тебя, и мир перевернулся. Какая уж тут отстраненность! Ты не даешь мне жить, заставляешь метаться в поисках выхода. Уже которую ночь я хожу по комнате и чувствую тебя через стену: ты тоже не спишь, тоже не дышишь, тоже не живешь. Насколько было бы проще, если бы все это случилось в Бостоне!
II.Похоже, я сошел с ума. Я, как подросток, целыми днями брожу с девочкой-индианкой по тропинке среди манговых деревьев. За неделю я ни разу не поцеловал ее, ни разу не взял за руку, даже просто не коснулся! И при этом мы все время говорим о любви.
Манго еще совсем незрелые. Они висят на ветвях — маленькие тугие плоды, и почему-то — почему, черт подери?! — напоминают мне девичью грудь. А на краю сада растут сливы. Я машинально срываю бордовую ягоду, но вместо того, чтобы съесть, разглядываю нежный, едва заметный желобок. Я хочу эту девушку! Хочу носить ее на руках, танцевать, дуть ей в лицо, чтобы от моего дыхания разлетались ее кудри. Хочу, чтобы она хохотала и зарывалась мне подмышку. А потом хочу, наклонившись, бережно уложить ее в постель и лечь рядом. Меня тошнит от платонической любви! Я размахиваюсь и, что есть силы, бросаю сливой в пролетающую над нами белую птицу.