– Это не я, – отчаянно завертел головой испуганный супруг. – Это Наденька. Желание дамы – закон.
Девицы возмущённо обернулись к Наденьке, а та вызывающе пропела:
И захохотала.
Подруги переглянулись, мигом поняв злодейский замысел мстительной Наденьки. Мало того, что она предательски перешла на сторону администрации; мало того, что притащилась в гости незваная; мало того, что испортила головам Змеи Горыновны настроение, практически вынудив их выпить – и забыть о времени; мало того, что споила мужчин и испортила праздник – она ещё и без них пела их любимую песню!
Да уж, хан Мамай по сравнению с Наденькой был просто мальчиком из церковного хора…
– Ну ладно, девчонки, – сказала Наденька, выбираясь из-за стола и направляясь в прихожую. – Пельменей я ждать не буду. Меня ещё Эммочка в гости ждёт… вот тут шампанское и пригодится!
Эммочкой звали ещё одну верную администрации редакторшу. А шампанское… на столе обещанного Наденькой шампанского не было. Значит, она утащит к Эммочке именно ту бутылку, с помощью которой втерлась в доверие к Шурочке, Мурочке и Алёнушке?!
И всем троим вдруг до дрожи захотелось выпить шампанского. Советского! Сладкого! Шибающего в нос, как газировка! Лучшего на свете!
Они не пили шампанского с самого Нового года!
И теперь Наденька его унесёт?!
Подружайки дружно рванулись к обманщице, Наденька приняла боевую стойку… однако в это мгновение послышался треск разбившейся посуды, и три девицы испуганно обернулись к столу.
Головы их супругов лежали в тарелках. Сами обладатели голов спали крепким пьяным праздничным сном. Волосы Василия-второго и Мишани были живописно обрамлены салатами-винегретами, но особенно сюрреалистично смотрелась голова Долгополова – в кольцах лука и ломтиках тряпично-мягкого сига.
– Картина Верещагина «Апофеоз войны», – мрачно изрекла Алёнушка, знаток изобразительного искусства.
– Очень похоже на Змея Горыныча после не-удачного боя, – прокомментировала Мурочка.
– Таясь, проходит Саломея с моей кровавой головой, – ехидно добавила Шурочка, страстно любившая Блока.
И три подруги, которые славились чувством юмора, помогавшим им преодолевать всё и всяческие житейские трудности, громко захохотали.
– Кстати, а где эта пакость Наденька? – наконец спохватились они, отсмеявшись, и бросились в прихожую, но там было, конечно же, пусто.
Выскочили в кухню, выходящую окнами во двор, и увидели вышеназванную пакость, которая проскочила в арку и скрылась с глаз.
Ну что? Пришлось смириться с реальностью: вынимать из тарелок мужей, приводить их и стол в приличное состояние, варить пельмени, кормить детей – и вообще, настало время самим поесть и выпить. Однако не пилось, не елось и не пелось. Праздничный день тянулся уныло, как самые будние будни. Всё-таки Наденька совершила своё чёрное дело!
И вот настал вечер. Проспавшиеся мужья отправились искупать вину мытьём посуды. Дети сели перед видеомагнитофоном – смотреть фильм «Три мушкетёра», а девицы, которым этот фильм уже порядком осточертел, решили выйти прогуляться. Головы у всех болели: самогоновка-долгополовка аукалась!
С улицы Ленина, на которой жила Алёнушка, они спустились на Уссурийский бульвар, потом поднялись на улицу Карла Маркса, опять спустились – на бульвар Амурский, а оттуда поднялись на улицу Серышева. Хабаровск издавна называли «три горы – две дыры», именно поэтому наши подруги то спускались, то поднимались. Нечего и говорить, что всю дорогу девушки ожесточённо мыли кости Наденьке.
Наконец от этого имени взяла их уже оскомина. В это время оказались они на углу высокого и чрезвычайно уродливого здания – Института экономики, на углу улиц Серышева и Запарина.
– Между прочим, в этом здании работает мой любовник, – кокетливо сообщила Алёнушка, бывшая барышней чрезвычайно легкомысленной.
Столь же легкомысленная Шурочка одобрительно хихикнула, а Мурочка, нерушимо хранившая супружескую верность исключительно потому, что предмет её тайной любви проживал во Владивостоке и всячески Мурочкой манкировал, вздохнула не без зависти.
– И кто он? – спросила любопытная Шурочка.
Алёнушка так повела бровью, что подруги мигом догадались: речь в данной ситуации может идти только о самом Чибисове, красивом и вполне ещё молодом директоре этого института.
– Ну, Алёнушка, экого бобра ты убила! – восхищённо воскликнула Шурочка.
– Вернее, шмеля прихлопнула, – уточнила Мурочка.
Алёнушка и Шурочка мгновение молчали, а потом принялись хохотать. Дело в том, что Чибисов внешне весьма и весьма напоминал Никиту Михалкова в роли Сергея Сергеевича Паратова, «блестящего барина, из судохозяев, лет за тридцать», по характеристике драматурга Островского. Правда, костюмы у Чибисова были попроще, да и ростиком он не больно-то вышел, однако томные карие очи и общая вальяжность вполне совпадали. Поэтому сравнение Чибисова с «мохнатым шмелем» показалось подружкам необычайно точным и потрясающе забавным.
– Мохнатый шмель! – заливалась Алёнушка. – Ой, не могу!
– На душистый хмель! – покатывалась Мурочка. – Это ты, Алёнушка, душистый хмель! Ой, не могу!
– Душистый шмель на мохнатый хмель! – перефразировала острословица Шурочка, и девушки вообще начали тихо помирать от смеха.
Ах, как же исправилось у них настроение! Какой чепухой показались все неудачи и провалы истекающего дня! Ну не понравилась мужьям Змея Горыновна – да и ладно, зато они сами вдоволь нахохотались и нарадовались своёй изобретательности. Ну пришлось потом смывать тщательно наложенную боевую раскраску – ну и тоже ничего страшного, ведь участь всякого макияжа быть рано или поздно смытым. Ну испоганил Долгополов талу – да и пусть, зато каковы удались пельмени! На самом деле этот день был совершенно даже не плох. Единственное, чего не удалось подругам, это спеть любимую песню… Так почему не сделать это прямо сейчас?!
И три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки, жёны ответственных мужей и матери почтенных семейств, редакторши Хабаровского книжного издательства слаженным хором затянули:
Ну и так далее – про цыганскую дочь, и ночь, и родство бродяжьей души.
Допев первый куплет, они приостановились – набрать воздуха в легкие и завести второй, как вдруг суровый мужской голос грянул над ними, подобно грому с ясного неба:
– Ну что, гражданки?
Девицы замерли с открытыми ртами, повернулись на сей трубный звук – и узрели пару хмурых охранников правопорядка в серой форме и серых ушанках.
Да уж… такая «глухая пора листопада» царила в те времена, что даже в праздник – в Международный и, между прочим, женский день 8 Марта!!! – три дамочки не могли себе позволить появиться на улице в нетрезвом состоянии (а оно было-таки нетрезвым!) да ещё поющими, не рискуя нарваться на неприятности. И они могли оказаться очень весомыми!
Буйное воображение наших подружаек мигом нарисовало картину вселенского позорища. Вот их запихивают в невзрачный «газик», помигивающий синими опасными огоньками, вот везут в самый конец улицы Карла Маркса, где около городского кладбища находится вытрезвитель. Хотя нет, там вытрезвитель Центрального района, а их же «повязали» в Кировском. Значит, поволокут куда-нибудь на Спиртзавод (что весьма символично!) или вообще на Базу КАФ. Вот их ведут в «помывочную» под ледяной душ вместе с самыми незамысловатыми опойками, синявками и бичихами, а потом укладывают на койки – проспаться. Короче, классическая пьеса Шукшина «А поутру они проснулись»… Конечно, Долгополов как собкор центральной прессы выручил бы жену и её подруг на счёт «раз», но ведь ему ещё надо о случившемся сообщить! А разве дадут им позвонить?[1] Ничего подобного. Но обязательно сообщат на работу: туда придут квитанции об оплате услуг медвытрезвителя – и что тогда бу-удет… С издательством придется проститься, это факт. Интересно, дадут хоть заявление по собственному написать или уволят по статье?
Да уж, зловредный главред подберёт им самую, конечно, «расстрельную статью»!
Девушки замерли, прижавшись друг к дружке, в ужасе переводя глаза то на блюстителей порядка, то на гостеприимно приоткрытую дверцу «газика», как вдруг раздался новый голос – на сей раз женский и необычайно жизнерадостный:
– Привет, Николаша! Ты чего к девушкам на улице пристаешь?
И с этими словами в круг света, выхваченный из темноты фарами милицейского «газика», вступила… Наденька Григорьева.
– Привет, соседка! – радостно воскликнул один из милиционеров, мигом меняя казённое и где-то даже карающее выражение своёй физиономии на самое что ни на есть добросердечное. – С праздничком тебя!
– И тебя также! – захохотала Наденька, лобызаясь с ним троекратно и дружески кивая напарнику. – А подружкам моим чего праздник портишь?