– …Не думай о том, что тебя предали, что столько лет прожито зря, отдано женщине, которая… которая не оценила твоей любви, – торопливо продолжила Евгения. – Ничего не зря. Ничего не пропало.
– Почему? – быстро спросил Глеб.
– Потому что… потому что дело даже не в Нине.
– А в чем?
– В том, что любовь была в тебе. Неважно даже к кому… Любовь всегда была в тебе, и это самое прекрасное чувство. Она была, любовь, – в тебе, – повторила Евгения эти слова, точно заклинание, глядя Глебу в глаза. – Ты понимаешь?
Глеб некоторое время молчал… Потом по его губам пробежала судорога. Рассердился? Но он вдруг обнял Евгению.
– Ты такая хорошая… Спасибо! – Он поцеловал ее.
Она ответила на его поцелуй, засмеялась. Потом он снова поцеловал ее. Они стояли посреди дороги и целовались. И такое безудержное, нестерпимое счастье охватило опять Евгению!
– Сто лет… сто лет не целовался вот так, посреди улицы. Как мальчишка…
– Стой! – внезапно замерла Евгения, глядя куда-то в сторону. – Вот же он, свет!
Она выхватила из кофра фотокамеру.
Впереди была лестница – по ней вдруг толпой повалили люди. Взрослые и дети разного возраста – с цветами, ранцами, бантами, в разномастной форме – то синей, то малиновой, то зеленой. Солнце падало на толпу сбоку, длинные тени бежали по ступеням… Все смотрели себе под ноги, лица – взволнованные, серьезные, скучные, сонные, недовольные, радостные…
Евгения защелкала фотокамерой.
– Наконец-то… Правильный свет! – объяснила она Глебу.
– Чем же это он правильный? – удивился он.
– Он жесткий. Утренний. Белый. Только ранней осенью может быть такой свет.
– Да. Сегодня первое сентября, – кивнул Глеб.
– Я люблю фотографировать людей, когда они спускаются по лестнице… Почему-то именно тогда раскрываются их характеры, появляется какая-то драматургия… Хочешь понять человека – посмотри, как он спускается по лестнице.
– Интересный тест! Я, кстати, обратил на тебя внимание именно тогда, когда ты спускалась по лестнице…
– Неужели? – удивилась Евгения.
– А помнишь, на набережной? Ты боялась опоздать, бежала… А я с Фридрихом тогда был, с Иваном Павловичем… Ты меня потом на катере сфотографировала.
– Точно! – обрадовалась Евгения. – А почему ты на меня обратил внимание?
– Наверное, свет правильно падал, – с легкой иронией произнес Глеб. Опять повернул Евгению к себе. – У тебя высокие скулы и верхняя губа – как лепесток цветка.
– Да?!
– Да. И ноги… Ноги нельзя было не заметить – они так шустро бежали по ступеням. И я, когда увидел тебя, подумал: вот бежит девушка моей мечты. Ко мне.
– К тебе…
Евгения забыла о том, что надо не пропустить правильный свет. Забыла обо всем. Она нежилась в утренних лучах солнца, подставляя лицо Глебу. Тот целовал ее, и эти поцелуи, смешиваясь с теплыми солнечными лучами, холодным сентябрьским ветерком, создавали удивительный эффект. Они заставляли напрочь забыть о работе. О том, что надо ловить мгновения…
Евгения сейчас сама находилась в центре такого мгновения, которое вдруг замерло, остановилось. И мгновение это было настолько прекрасным, что хотелось только одного – чтобы оно длилось вечность.
Но это было невозможно.
– Я есть хочу, – вдруг признался Глеб. – Пошли в какое-нибудь кафе, позавтракаем?
– Пошли, – вздохнув, согласилась Евгения. Все-таки мгновение нельзя остановить. Только ее фотоаппарат способен на это. А вот старая «лейка» какие фокусы умела творить…
В кафе они заказали блинчики с вареньем, кофе, Глеб еще потребовал себе яичницу с беконом… Они сидели в полупустом кафе, болтали, смеялись, потом Глеб с таким аппетитом набросился на свою яичницу, что Евгения засмеялась и снова почувствовала прилив безудержного счастья. Просто так, практически на пустом месте. Только от того, что Глеб ел с таким аппетитом.
Или, может быть, Евгения почувствовала будущее? Ведь должно быть в ее жизни еще одно замечательное утро?.. Например, когда они с мужем, давно и горячо любимым, будут сидеть на кухне и завтракать, болтать о всяких пустяках, смеяться…
Мгновение нельзя остановить, но зато они каждый раз новые. И ничуть не хуже предыдущих.
– Жизнь прекрасна? – весело спросила Евгения.
– О да, жизнь прекрасна! – с энтузиазмом согласился Глеб. – Знаешь, ты сегодня какие-то такие волшебные слова нашла для меня, что я… – Глеб вдруг замолчал, задумался о чем-то.
– Ты что? Ты… о Нине опять вспомнил?
– Нет. Нет… Знаешь, о ком я сейчас подумал?
– О ком?
– О Зине. О той женщине, которая жена Валентина…
– Жена любовника? И что?
Глеб повертел вилку в руке, отодвинул тарелку.
– Мне ее жалко. Она ведь тоже… была обманута. Я-то ладно, я мужик, я переживу… Да и детей у нас с Ниной не было, за которых сердце болит, которых делить пришлось бы. Но она, Зина… Она показалась мне такой нежной, беспомощной – словно птичка, – задумчиво пробормотал Глеб, глядя в сторону. – Ее это знание, пожалуй, может убить. Знание того, что муж столько лет жил на две семьи.
– Вот именно – зато у Зины есть дети! – не согласилась с Глебом Евгения. – Есть ради чего жить, кого любить. Пусть муженек ее никчемный, но он подарил ей детей. Это ты остался ни с чем. И потом, ты же сам говорил, что Валентин не собирается бросать жену?
– Не собирается, да, – кивнул Глеб. – Похоже, она дорога ему. Он раскаивается. Но что будет, если она узнает?
– Она не узнает. Ты же ничего не сказал ей?
– Нет.
– Ну вот… Откуда же она узнает?
– Ты права. Все, все. Не будем об этом… Делать мне больше нечего – за чужие ошибки переживать! – Глеб усмехнулся и прижал Евгению к себе.
* * *Девять тридцать утра.
Валентин с Зиной пару минут назад вернулись домой. Иван ушел в институт, к первой паре, а они только что проводили Лизу в школу и отвели Санечку в сад.
Валентин очень ждал этого момента – когда они наконец останутся с женой одни. Вчера поговорить не удалось, рядом все время были дети, утром – суматоха, беготня… Зина вела себя как обычно, только все время молчала. Никто из детей ничего не заметил, один Саня сказал, что мама грустная, на что Валентин ответил сыну: маме грустно оттого, что ее дети так быстро выросли.
Зина вошла в гостиную, где обычно собиралась вся семья, села на диван и сложила руки на коленях. Она по-прежнему смотрела отрешенно, отвечала не сразу. Села и стала смотреть, как ветер треплет занавеску возле открытой балконной двери.
– Зина. Зина! Давай поговорим… Зина… Я тебя люблю.
Она молчала и, полуоткрыв рот, смотрела на занавеску. В жене было столько детского, бесхитростного, трогательного… У Валентина мутилось в голове от жалости к ней.
Там, за распахнутой балконной дверью, светило яркое солнце, доносилась музыка – наверное, в близлежащих школах еще продолжались торжественные линейки. И небо. Ярко-синее, пронзительно-ясное небо до горизонта. Из их окон открывался хороший вид, на всю Москву. Это потому, что поблизости был парк, а не дома… Дома перегородили бы всю перспективу.
– Зина, тебе не о чем переживать. Ты слышишь? Я никогда тебя не брошу, – настойчиво продолжил Валентин.
Зина облизнула губы.
Валентин взял ее за руку, причем руку жена не вырвала – так и продолжила сидеть, уставившись на занавеску.
– С той женщиной у меня все кончено. Ты слышишь? Я никогда не встречусь с ней больше.
Она молчала. Потом прошептала почти неслышно:
– Пить…
– Что? Ты хочешь пить? Давай я тебе чаю сделаю…
– Пить.
– Воды? Сейчас принесу воды. – Валентин рванул в кухню. Хоть чем-то, хоть такой малостью – стаканом воды – он желал доказать жене свою любовь.
Налил в стакан кипяченой воды, бросил туда дольку лимона. Это он недавно по телевизору видел, что даже простую воду можно подать очень красиво… Поставил стакан на поднос, вошел в гостиную.
Зины на диване не было.
Валентин отправился в другую комнату, где Иван с Санечкой жили. Никого. В спальне – никого. У Лизы в комнате – никого.
Валентин с подносом обежал всю квартиру, снова вернулся в гостиную. Зина исчезла. Фантастика!
Он повернулся к балконной двери. На балконе тоже никого – лишь синее небо до горизонта и дома вдали. И деревья, с наполовину золотыми кронами.
Валентин со вчерашнего дня, с того самого момента, как выгнал из своего дома Нину, все время ждал чего-то плохого. Ждал и надеялся, что оно, плохое, все-таки не произойдет.
Он же обещал Зине, что никогда не оставит ее. Что расстался с Ниной навсегда… Да он вообще эту Нину ненавидит!
Что же еще Зиночке надо, каких доказательств его любви?
– Ну вот… – пробормотал Валентин с тоской. – Ну вот, я так и знал…
Поднос в его руках задрожал, стакан грохнулся об пол, расплескав воду. Валентин вышел на балкон, посмотрел вниз. Увидел. Увидел то, чего боялся… Потом вернулся в комнату, снял трубку:
– Алло, «Скорая»?.. Выезжайте, срочно.