Наемник замкнул дверцу взятого напрокат форда, пересек широкий, усаженный пальмами бульвар, остановился перед большим, дышавшим стариною зданием.
Монастырь Скорбящей Богоматери.
Приблизившись к створкам деревянных ворот, наемник машинально отметил: поверх монастырской стены тянулись нити колючей проволоки, закрепленной на тонких кронштейнах. Н-да. Нынче вламываются всюду, не разбирают: банк, или монастырь, подумал Фрост.
Чисто средние века! Но тогда, пожалуй, к монастырям было, все же, побольше уважения...
Справа от ворот, на каменной колонне, виднелась черная мраморная табличка, гласившая на английском и испанском языках: "Воздвигнуто в 1887 году от Рождества Христова на милосердные пожертвования обитателей Южной Калифорнии, к вящей славе Господа Иисуса и Его Пречистой Матери".
Фрост постучался.
В воротах распахнулось маленькое оконце, за которым возникло женское лицо.
- Да?
- Сестра, мое имя - Хэнк Фрост.
Наемник выждал одно мгновение и произнес довольно приторный пароль:
- Бутон розы возвещает о грядущей весне. Окошечко затворилось, и начали раскрываться сами ворота. Войдя на монастырское подворье, капитан остановился, обозрел внушительный фонтан, пышный сад, роскошные клумбы цветов, рассыпанные там и сям по гладким, чисто выметенным плитам.
Фрост обернулся, уставился на маленькую, полнеющую монахиню, облаченную в белое одеяние.
- Дожидаться здесь, или идти дальше, сестра?
- Сеньорита спустится к вам через минуту, капитан. Сожалею, но мужчинам доступ в монастырь возбраняется.
- Понятно, - сказал Фрост, удержавшись от ухмылки. Монахиня пошла вернее, поплыла, прошествовала по двору, скрылась из виду. Присев на каменную скамью близ фонтана, Фрост попытался вообразить, будто здесь, подле бьющих и низвергающихся водяных струй, хоть немного прохладнее.
Он уже разговаривал по телефону с людьми, работавшими на Марину, кое-что выяснил, договорился о встрече, и плате за предстоявшую службу.
Марина платила сто тысяч американских долларов. Наивысшая ставка за всю мою жизнь, подумал Фрост. И уже начал мысленно прикидывать, как распорядится этими деньгами. Подумал о Бесс. Теперь уж, голубчик, либо меняй род занятий, либо...
Он постоянно твердил Элизабет: погоди немного, дай заработать хорошие деньги - и я бросаю всякие авантюры... Фрост уже звонил в Лондон, разузнал о самочувствии любимой, ободрил, как сумел; вкратце поведал о грядущей работе за умопомрачительный гонорар. Сказал ровно столько, сколько можно было сказать по трансатлантическому кабелю, не опасаясь подслушивания.
- Что за работа, Фрост? - осведомилась Элизабет напряженным голосом.
- Н-ну... Послужу телохранителем. Это мне уже не впервые.
- Ты и в Канаде нанимался телохранителем!
- Здесь иное. И платят сотню тысяч. Сотню, малыш!
- А потом?
- Потом?
- Да. Потом - что ты намерен делать, как жить?
- Мы ведь беседовали об этом, и не раз! Подумай: сто тысяч. Родная моя, ты...
- Зачем нужны сто тысяч такой ценой, Фрост? Мертвому деньги ни к чему хоть сотня миллиардов!
Она, конечно, волновалась перед операцией, капризничала. Раздражаться в ответ было бы попросту грешно.
- Если бы не эта работа, Лиз, я завтра же вылетел бы в Лондон и просидел с тобою рядом хоть целый месяц. Честное слово. Я люблю тебя...
- Хэнк, ты прилетел! - Марина.
- Здравствуй, - сказал капитан, вставая со скамьи.
- Если бы отец был жив, - произнесла темноволосая, темноглазая женщина, то выбрал бы для этой работы именно тебя. Я знаю. И потому...
- Я прибыл.
- Давай немного прогуляемся, Хэнк, - улыбнулась Марина. - В дозволенных пределах, разумеется.
Она изящно и непринужденно взяла капитана под руку, повела в сторону сада, туда, где цвели благоуханные кусты магнолий.
- Битва будет нелегкой. Но теперь, когда ты согласился возглавить армию вторжения...