– Нет, на этот раз это он. Это он мне его ставит.
– Еще любопытнее.
– Если я за него таки выйду.
– Лили! ты хуже Марлен! ты – чудовище!
– Вот и иди к своей Марлен! Да, я чудовище. Потому что я женщина. Потому что умею любить по природе своей. И буду любить! и приговорена любить того, кто меня не любит. Это ты мне говорил, что нельзя разрубить магнит на плюс и минус? Так и меня нельзя разрубить с любовью, как тот же магнит, как нас с Марлен. Нет, это не ты про магнит говорил, не твоя мысль – это говорил твой русский влюбленный ученый Тишкин, которого ты никак дописать не можешь. Потому и не можешь, что сам не любишь…
– Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей.
И тем ее вернее…
– Вот это хорошо! Ты написал?
– Нет, тоже один русский. Пушкин.
– Опять не ты. Тишкин, Пушкин… что, у всех русских одинаковые фамилии?
– Не у всех. Только у Пушкина. Шутка – моя.
Лили рассмеялась, и он снова попробовал привлечь ее к себе. Безуспешно.
– Перевод тоже мой. Мой друг-славист перевел иначе: «Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нам».
– Ты что, хочешь сказать, что теперь ты больше, а я меньше?
Урбино почувствовал перемену тональности и стал подкрадываться, как кошка, как змея…
– Если ты и Марлен один человек, то ты все время была на острове и не могла ездить к Хаппенену… Откуда же у тебя керосин? Где логика?
– А тут только одна логика и осталась. Это просто. У меня в той части острова, за леском, склад.
– Ладно. Тогда ума не приложу, как ты сумела так перевоплотиться в Марлен?
– Это еще проще. Когда мы воспитывались в монастыре, то на Рождество разыгрывали прекрасные вертепы. Мне всегда доставалась роль ангела, а Марлен – черта.
– Слушай, уймись! Врешь, как два человека.
– А мы и есть два человека.
– То есть?
– Я и Марлен. Кто тебе понравился больше?
– Отстань.
– Ну уж нет! А что, если ты понравился нам обеим?
– Будем чередоваться, – усмехнулся Урбино.
– И опять нет. Ты выбери! На меньшее я не согласна.
– И ради этого ты обрилась повсюду налысо?
– Я давно собиралась это сделать, еще до твоего приезда, – сказала Лили голосом Марлен. – И потом…
– Что потом?
– Я стеснялась.
– Кого?
– Тебя. Себя…
– Себя – это Лили или Марлен?
– Тебе, понятно, все равно. А мне стыдно!
– Всего-то?
– Это всё, а не «всего-то»! Дурак! стеснительность – это основа чувства и основное в этом, как его, терпеть не могу этого слова… в этом с-с-с…
– Смысле?
– Да нет же! С-с-се… не могу.
– В сексе, ты хочешь сказать?
– Ну да. Только у женщин и мужчин стеснительность выражена по-разному: у нас это застенчивость, у вас грубость.
– Грубость… значит, все-таки Хаппенен, ладно… а застенчивость тогда где? В твоем тату?
– Какое тату? – (Сама невинность.)
– Такое! на самом интимном месте.
– Ах, это… Это все Марлен. Это она в детстве по глупости сделала. Кстати, что у нее там? Я не успела разглядеть…
– Застенчивость… какие вы у меня, однако, умные обе!
– Ах, обе!! – (Еще один хлопок одной ладони).
– А вот мы сейчас и посмотрим! Может, там лилия, клеймо миледи…
– Какая еще миледи?! Где ты нашел здесь миледи!
– Ну уж «Трех мушкетеров» ты однажды читала… А ну, давай, покажи!
– Ну уж нет! – сопротивлялась Лили, брезгливо отпихивая его готовность.
– Ну уж да! – кричала Марлен, грубо за нее ухватываясь.
Вдруг все сникло и опустилось в Урбино.
– А не пошли бы вы обе на…! Хватит! Я пошел собирать вещи.
– Ну, и катись сам на…
– Хватит. Я тебе не Хаппенен. Ты чудовище! От слова чудо. Это не Голливуд. Это нас с тобою – два человека. Ты и я. Никакой Марлен! Ни Хаппенена, ни баронессы, ни… – Он осекся.
Она – поняла.
– Что, и Дики теперь нет? вот ты ее и предал!
– Я тебя убью!
– Слава богу! хоть какие ни на есть, а чувства…
– Я не предавал ее, пока она… – Он опять осекся, и она опять поняла.
– Пока она была жива? – выговорила за него она. – Но ты изменил ей еще при жизни!
– Откуда тебе знать? с кем бы это?..
– Знаю. Иначе бы ее не укусила змея. Ты изменил ей со змеей, ужалившей ее в сердце.
– Со змеей? Как ты жестока! Сама ты змея!
– Наконец-то! хоть что-то почувствовал и понял. Ты не поверишь, но я она и есть. Причем та самая.
– Придушу! Нет, я рассмотрю твое тату! Что там у тебя – змея?
Урбино навалился на нее всем телом, продолжая тискать и мять, и они сами не заметили, как все и произошло…
– Изверг! Насильник! Никогда не прощу тебе этого!
– А Марлен говорила, что ты это любишь…
– Сука эта твоя Марлен!
– Ты почище ее будешь!
– Крейцерова соната! – стонала Лили-Марлен.
Тень упала на их тела…
Над ними грозно возвышался Хаппенен.
– Ну что, готовы?
Прощание было сухим. Урбино передал ей тщательно заклеенный конверт. Без адресата и обратного адреса.
– А это я написал именно тебе, Лили. Не Бёрди, не Марлен. ТЕБЕ!
На конверте размашисто было начертано:
ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ ПИСЕМ
Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как всегда, готовая во всем участвовать Марлен – хвостом.
– Скорей! Мы не успеем до бури!
И действительно, в небе сотворялось нечто небывалое. Было безветренно и тихо, но нарастала и нарастала волна. Края неба будто обуглились и загнулись, как у китайской пагоды, внутри которой образовалось светлое призрачное кольцо, посреди которого, как бы как раз над лодкой, сгущалась, все чернея к центру, туча наливалась все большей тьмою и провисала, как бомба.
Да, все здесь уже ожидало его дальнейшего отбытия!
Они уже пересекли середину пролива, когда эта черная бомба оторвалась с обремененных небес, как капля. В мрачном небе открылась дыра, куда как раз поместилась полная Луна и осветила вздыбившиеся волны.
– Лили! Я вспомнил! – кричал Урбино захлебываясь, изо всех сил выгребая обратно к острову. – Я вспомнил это слово из кроссворда! ТРОГЛОДИТ!!!
– Троглодит? – отозвалось эхо.
Но это был Хаппенен, ловко, как поплавок, плясавший в своей лодке на гребне волны.
– Изнасилуй ее! – хлебнув еще один «огурец», мстительно выдохнул Урбино. – Она это любит!
– Непременно! – отвечал Хаппенен, стараясь попасть ему веслом по голове.
Подобрал его военный катер. Когда из него выкачали всю воду и он задышал, то первым словом как выдохом оказалось «Хаппенен!».
– Со мной был еще один! Где он?
Ему дали хлебнуть виски. Он хлебнул и поплыл в других волнах…