— Да, — согласилась Соня и улыбнулась.
— Знаешь, как я от этого всего устала? О, как бы я хотела это все бросить и никогда не вспоминать. Все это вместе с этими стилями, — инди, не инди — все в огонь. Снесла бы стены, сделала бы себе там будуар. Стала бы снова ходить в фитнес. Я бы хотела этого, Элиза, больше всего. — Ингрид говорила тихо и без истерики, и это не было ни попыткой чего-то добиться или сбросить свой гнев. Соня могла бы поручиться, что Ингрид говорит то, что думает.
Она замолчала, потом пошла и взяла с холодильника сигареты — их туда забросил Готье, закурила, прикрыв дверь и открыв окно, хоть это и не помогло. Ветра на улице почти не было, так что дым не выдувался, оставался в кухне, клубился над руками Ингрид и около ее лица.
— Ты спросишь, почему я не уйду? Любовь зла и все такое, бла-бла-бла… не в этом дело. Я буквально не могу. Хочу, но не могу, понимаешь? — Ингрид посмотрела на Соню, на ее юное бледное лицо. — Не понимаешь? Я сама тоже не понимаю. Просто так не бывает, чтобы ты встала и ушла. Это нужно иметь стальное сердце, вот и все. У меня нет таких сил, чтобы уйти. Он слишком… не знаю, как и сказать. Знаешь, а мне кажется, что ты поняла.
— Да, — согласилась Соня.
Хотя объяснить словами, что именно стало ей ясно, она не смогла бы. Только и всего, что есть такие чувства и есть такие моменты, когда ты связана узами куда более крепкими, чем счастье или любовь.
— Слушай, а я ведь рада, что ты здесь, — улыбнулась Ингрид Соне, а та улыбнулась ей в ответ.
С тех пор Ингрид и Соня очень часто и подолгу разговаривали. И если бы в тот момент Соню спросили, что больше всего ей нравится в том, что с ней происходит, она бы сказала — Ингрид. Это так и было на самом деле.
* * *Чтобы уехать в Пермь на фестиваль, пришлось пойти на военную хитрость. Можно было бы, конечно, попытаться поговорить с бабушкой или с родителями, или со всеми сразу. Попытаться объяснить, что ей нужно уехать на другой конец страны с людьми, которых, по большому счету, никто никогда не видел. И получить в ответ соответственно еще больше слов или даже криков и угроз. А потом под конвоем проследовать к месту оздоровления и, скорее всего, распрощаться с группой. Кому нужен клавишник, которого могут отправить на месяц на юг насильно?
Соня немного нервничала, когда думала о том, что вообще будет дальше и, в частности, что случится, когда кончится лето и надо будет снова идти учиться и просиживать практически все дни за партой. Но она, во-первых, привыкла решать проблемы по мере их поступления, а до сего дня в ее жизни проблем-то, собственно, и не было. Во-вторых, Володька же как-то справляется, значит, и она сможет. Тем лучше, что в Гнесинке она находилась на положении самородка — немного не от мира сего. Удобно, так как под такую позицию можно и прогулы протолкнуть при необходимости.
А вот проблема с Пермью стояла во весь рост, и словами тут вопрос решить было нельзя. Соня села и подумала. Варианты были. Можно было сбежать с поезда, где вряд ли за подростками будет хороший надзор. Особенно за ней — тихой худенькой блондинкой. Как показывала практика, следить будут за мальчиками и говорливыми шумными девочками, а о ее существовании через час-другой вообще забудут.
Но были и риски. Могли настучать соседки по вагону. Могли следить лучше, чем Соня предполагает, и тогда бежать каким-то образом пришлось бы уже из лагеря. А тогда — много шуму, милиция, проблемы вплоть до приезда родителей из Новой Зеландии, что теперь уже в планы Сони не входило вообще. Это сейчас она могла спокойно звонить бабушке от Ингрид и дальше делать буквально все, что взбредет в голову. А вернись родители? Проблемы удесятерятся.
Наконец, могли тупо поймать. Соня представила, как вожатые этого дурацкого лагеря тащат ее в поезд, выловив при попытке к бегству. Нет, все эти идеи были отвергнуты Соней как неподходящие, и была выбрана единственная — логичная и стройная, но несколько сложная в исполнении. Впрочем, по сравнению с мировой революцией и бегством из поезда…
Соня ничего не стала делать. До последнего дня, а именно до пятнадцатого июня, она жила себе спокойно, позволяя бабушке оставаться в неведении в отношении своих планов. Она даже прошла медицинскую комиссию, на которой, собственно, и начала осуществлять свой план. Она наблюдала. Подмечала каждую деталь, переходя вслед за бабушкой от кабинета к кабинету. Наблюдала она за бабушкиными руками.
Каждый раз бабушка доставала и убирала обратно ту самую злополучную путевку, которую достал папин знакомый из Минюста. Таким образом, Соня установила, в каком отделении, в какой папочке и в каком виде лежит путевка у бабушки в сумке, а главное, как эта самая путевка выглядит. Также она заметила, что рядом с путевкой уютно пристроился Сонин паспорт и какие-то еще нотариально заверенные бумаги. Надо ли говорить, что перед самым отъездом все эти бумаги, включая паспорт и медицинскую справку, самым неожиданным образом потерялись.
— Где же они? Где! — восклицала бабушка, стоя рядом с Соней в квартире на Тверской и судорожно перерывая в четвертый раз свою сумку. Далее был перерыт чемодан Сони, перекопаны комната и шкафы. Даже мусорное ведро не было обойдено вниманием бабушки. — У нас же поезд! — причитала она. — Соня, что ты стоишь? Ищи быстрее. Я не могла их потерять, не могла же. Когда? Я помню, как я их перепроверила сегодня утром. Я сидела в кресле… Неужели я забыла их дома?
Соня старательно помогала бабушке, потому что была хорошей девочкой и не хотела, чтобы бабушка волновалась. Время бежало. Они схватили чемодан и на такси полетели в Лефортово, чтобы испытать приступ разочарования — около бабушкиного кресла бумаг тоже не оказалось.
— Наваждение какое-то! — Бабушка всплеснула руками и упала в кресло. В другом случае и с другой бабушкой можно было бы опасаться, что она разнервничается или бросится пить валидол. Но это была сильная духом и телом бабушка Сони. Она решительно запаковала чемодан, чем напугала Соню, и понеслась на вокзал — говорить с вожатыми. Дальше все повисло на волоске. Соня знала, что лучше, чем бабушка, сплетать из слов нечто материальное не умеет никто.
— Я подвезу. Дубликат подвезу. Не за границу же едете, зачем вам паспорт? Завтра же уже вышлю почтой. Девочке нужен отдых! — Бабушка кружила, как коршун, над и без того подавленными и измученными вожатыми — двумя девочками с круглыми полными плечами и прыщами на лицах, почти одного с Соней возраста.
— Мы не имеем права, — устало говорили они то в один голос, то поочередно. — Это подсудное дело.
— Что я скажу ее родителям? Вы на нее посмотрите — какая бледная. Ей нужно для здоровья, а я сейчас же позвоню директору лагеря, мы обо всем с ним договоримся. — Бабушка наступала, бастионы падали. До звонка и отправления оставалось буквально полчаса, и Соня забеспокоилась всерьез. А что, если бабушкино красноречие в сочетании с папиными связями и тут сработает? Так что для верности Соня сделала контрольный в голову. Она упала в обморок.
— Что? Что такое? — переполошились люди рядом с ней.
Бабушка, увлеченная переговорами, даже не сразу заметила, что Соня художественно лежит на асфальте. Солнце, что поделаешь! Жарко! А она — совсем бледная. Наверное, давление упало. Или подскочило, в общем, что-то случилось, и все переполошились и переложили ее на лавочку, грязную и неприятно пахнущую.
— Сонечка, детка. Ты что? — окончательно деморализовалась бабушка. До этого проблем со здоровьем у Сони не было никогда. Если не брать, конечно, в расчет особенности ее психики.
— Она побледнела и упала. Сейчас врач придет, — сказала какая-то сердобольная прохожая, обтирая Сонино лицо влажной салфеткой.
Соня читала когда-то про обмороки и знала, что выходить из них вот просто так, через полминуты, неправильно. Нужно полежать, подождать, пока тебе нашатырь дадут понюхать.
— Разойдитесь, разойдитесь! Дайте врачу пройти! — раздался наконец голос. Затем ожидаемо запахло чем-то омерзительным и непереносимым. Соня глубоко вдохнула, закашлялась (совершенно искренне, кстати) и присела на скамье.
Через три дня она сидела в купейном вагоне поезда «Москва — Пермь» и смотрела, как за окном исчезает Москва, уступая место бесконечно одинаковым дачным пейзажам. Конечно, ее не взяли в лагерь. Увидев ее на лавке, обе прыщавые вожатые окончательно укрепились и отбили последние жалкие удары бабули. Брать с собой беспутевочную, беспаспортную и к тому же склонную к обморокам девушку — ну уж нет.
Дело было сделано, а то, что в глазах бабушки застыли тяжелые невысказанные вопросы, — это дело десятое. Все равно уже ничего не изменишь. Такого рода варианты решения проблем Соня уважала больше всего.
— Как же тебя бабушка отпустила? — все не мог успокоиться Володя, хотя и наличие паспорта в руках Сони и отсутствие бабушки, бегающей по перрону, убеждали его в этом.