Пошумливали от легкого ветра тополя и черемухи, ярилось солнце, пестрые тени скользили по лицу Анискина. Еще две секунды он постоял в грустной неподвижности, затем пошел к воротам металлической ограды.
- На ночь запирается? - строго спросил он.
- Запирается, - ответил отец Владимир и, нагнувшись, вынул из густых лопухов преогромный амбарный замок. - Запор весьма надежный и в целостности злоумышленником оставленный...
Участковый прошелся вдоль высоченного металлического забора, увенчанного остроконечными пиками с зазубринками на концах, и, почесывая под фуражкой затылок, вдруг замер - там, где забор был близок к соседнему дому. Участковый непонятно улыбнулся, выхватив из кармана большую лупу, принялся разглядывать через нее металл ограды.
- Это как называется? - сурово спросил он у попа, показывая на один из прутьев. - У вас, гражданин служитель культа, глаза молодые разглядите без лупы... Вот и спрашиваю: как это называется?
- Сие царапины, - ответил поп.
- А чем такие царапины могут быть произведены? Сего не знаете? А вот я знаю... Подковками от сапог - вот чем они произведены... Ясно?
- Ясно! - мальчишеским голосом ответил удивленный поп. - Как дважды два ясно, Федор Иванович!
Анискин медленно повернулся к нему, властно распорядился:
- Пошли протокола писать! - И вдруг переменил тон. - У меня к вам просьба имеется, гражданин поп.
- Какая, Федор Иванович?
- А вот такая, - мягко и просто ответил Анискин. - Вы меня это... Вы меня Федором Ивановичем не называйте... Участковый инспектор - вот мое прозвание, гражданин служитель культа.
Они вошли в поповский дом.
О, это был такой дом, что участковый сразу сделался официально-натянутым до невозможности. В огромной прихожей его сапоги уже утонули в прекрасном ворсистом ковре, а потом, когда они двинулись дальше, и вовсе начались чудеса. Четыре громадных и по-европейски обставленных комнаты миновали они, пока не достигли тоже просторного и изысканного домашнего кабинета отца Владимира. Это был такой кабинет, что по Анискину было заметно - в таких он еще ни разу в жизни не бывал.
- Присаживайтесь, участковый инспектор, присаживайтесь, будьте как дома! - радостно и оживленно пропел хозяин и торопливо добавил: - Простите великодушно, я вас покину на минуточку.
Шурша рясой, поп выбежал из кабинета, а участковый внимательно огляделся - да, это была такая обстановка, какой, наверное, нет и в домах выдающихся жителей областного центра!
- А вот и я! - раздался бархатный, по-прежнему радостный голос. Прошу великодушно простить за отсутствие, но жарко, весьма жарко...
Без рясы отец Владимир казался совершенно незнакомым человеком - он был в узких черных брюках, в белой силоновой рубашке, распахнутой на сильной груди, брюки стягивал широкий офицерский ремень; очень шли к белой рубашке волнистые волосы, матовый цвет лица, прекрасные черные глаза.
- Я весь к вашим услугам, - сказал поп, садясь в кресло. - Вам будет удобнее, если вы сядете за стол...
Анискин немного подумал.
- Сажусь! - сказал он. - Прошу рассказать все и по порядку. Ничего не скрывать! Не утаивать! Не пропускать!
- Боже, - воскликнул отец Владимир, - да мне нечего рассказывать... Прибегает пономарь и вопит, как зарезанный: "Батюшка, нас обворовали!" Пошел за ним - действительно, обворовали... Вот и все, Федор Ива... Прошу простить! Вот и все, участковый инспектор...
- Ну, это мы еще посмотрим, все или не все! - сухо сказал Анискин. Буду задавать вопросы, но прежде чем начну, прошу пригласить пономаря...
- Пономаря? - переспросил отец Владимир и замялся, смутился так, что по-молодому покраснел. - Пономаря? Видите ли, пономарь... - И невольно перешел на свой поповский напев. - Весьма прискорбно и горестно сообщить вам, что плоть и дух пономаря...
Анискин остановил его предупреждающим движением руки.