Услышав это, Эдгар закусил губу. Ни на минуту
она не оставит его наедине с другом. Но как же он
возненавидел ее, когда она сказала, вставая из-за стола" -
Эдгар, ты забудешь все, что проходили в школе, ты бы посидел
немного дома и позанимался. - Эдгар сжимал маленькие
кулаки. Опять она унижает его перед другом, опять
напоминает, что он еще ребенок, что он должен ходить в школу
и что его только терпят среди взрослых. Но на этот раз ее
намерение было слишком явно, - он даже не ответил и
повернулся к ней спиной.
- Ну вот, уж и обиделся, - проговорила она с улыбкой и
обратилась к барону - Неужели так страшно посидеть часок над
уроками?
И тут - сердце мальчика словно застыло и оцепенело -
барон, который называл себя его другом, барон, который
смеялся над тем, что он слишком комнатный, сказал: -
Позаниматься часок-другой не помешало бы.
Что это - уговор? Неужели они правда в союзе против
него? Глаза мальчика вспыхнули от гнева. - Папа запретил
мне заниматься. Папа хочет, чтобы я здесь поправился, -
бросил он, со всей гордостью своей болезнью, в отчаянии
цепляясь за авторитет отца. Это прозвучало как угроза. И
вот что удивительно - его слова в самом деле смутили обоих.
Мать отвернулась и в волнении забарабанила пальцами по
столу. Наступило неловкое молчание. - Как хочешь, Эди, -
проговорил, наконец, барон, принужденно улыбаясь. - Мне
экзаменов не сдавать, я давно провалился по всем предметам.
Но Эдгар не улыбнулся шутке барона, а посмотрел на него
таким испытующим пристальным взглядом, как будто хотел
заглянуть ему в самую душу. Что случилось? Что-то
изменилось в их отношениях, и мальчик не мог понять причины.
Он отвел глаза. В его сердце торопливо и дробно стучал
молоточек - первое подозрение.
ЖГУЧАЯ ТАЙНА
"Что с ними? - думал мальчик, сидя против них в быстро
катившейся коляске. - Почему они со мной не такие, как
раньше? Почему мама не смотрит мне в глаза? Почему он все
шутит со мной и ломается? Они не разговаривают со мной, как
вчера и позавчера. У них даже лица какие-то другие. У мамы
такие красные губы - верно, она их накрасила. Этого я еще
никогда не видел. А он все морщит лоб, как будто его
обидели. Я им ничего не сделал, не сказал ни слова. Почему
же они сердятся? Нет, не во мне дело, они сами не такие
друг с другом, как раньше. Как будто они натворили что-то и
боятся об этом говорить. Они не болтают, как вчера, не
смеются, им будто стыдно, они что-то скрывают. У них есть
какая-то тайна, которую они не хотят мне выдать. Я должен
раскрыть эту тайну во что бы то ни стало. Я знаю - это,
должно быть, то же самое, из-за чего взрослые всегда
захлопывают двери передо мной, о чем пишут в книгах и поют в
операх, когда женщины и мужчины протягивают друг к другу
руки, обнимаются, а потом отталкивают друг друга. Должно
быть, это вроде того, что было с моей француженкой, когда
она поссорилась с папой и ей отказали. Все это, по-моему,
одно и то же, только я не знаю, почему. Если бы узнать,
узнать, наконец, эту тайну, завладеть ключом, который
откроет все двери, перестать быть ребенком, от которого все
прячут и скрывают, не давать больше себя обманывать! Теперь
или никогда! Я вырву у них эту тайну, эту страшную тайну!"
На лбу у него прорезалась морщинка. Худенький
двенадцатилетний мальчик, застывший в глубоком раздумье,
казался почти стариком; ни разу не взглянул он на
расцвеченный яркими красками пейзаж, на горы, зеленеющие
свежей хвоей сосновых лесов, на долины в еще робком сиянии
запоздалой весны.