20 сентября 2016 года
Генерал Драгомир Стоянов был одним из тех немногих людей в Болгарии, на ком еще держался какой-то порядок в государстве. Один из тех, кого не вышвырнули со службы только за то, что работал в милиции, когда страна была социалистической. Ему во многом повезло – он вовремя вступил в партию, которая стала правящей, и в девяностые искренне верил в то, что Болгария, с ее роскошными курортами, довольно развитым сельским хозяйством, дешевой атомной энергией с АЭС Козлодуй и миролюбивым болгарским характером, не желающим ни с кем конфликтовать, станет процветающей и богатой страной у теплого моря. Но действительность оказалась совсем иной. И к сегодняшнему дню генерал уже был жестоко разочаровавшимся человеком.
АЭС закрыли, потому что так потребовал Евросоюз. Рухнула вся промышленность – Болгария больше ничего не производила. Зато продавала другим странам принадлежащие ей квоты на выброс СO2, а деньги расходились по рукам в верхних эшелонах власти. Рухнуло и сельское хозяйство – Евросоюз не просто закрыл рынки для болгарских товаров, но и запретил болгарам вести традиционное для них подсобное хозяйство. Теперь это было незаконно!
Такая вот свобода.
В политике… в политике теперь царствовала вседозволенность, страной фактически рулили легализованные мафиозные синдикаты всех мастей. Плюсом было только то, что, вступив в Европу и уйдя в политику, они вынуждены были соблюдать правила игры… занимались в основном недвижимостью, строили на продажу. В экономике все выживали как могли, для многих единственным способом выживания стал перевод из-за границы – «Вестерн Юнион» в стране были на каждом шагу…
Сегодня у генерала было селекторное совещание с полицейскими управлениями со всей страны. В это время его кабинет превращался в настоящий микрокосм всех зол и несчастий, осаждавших Болгарию, и, слушая отчеты, генерал думал, что весь мир сошел с ума.
Не успело совещание закончиться, как ему доложили о прибытии миссии ЕС…
Миссия состояла из француза, испанца и поляка. Говорил в основном француз, поляк лишь смотрел недобро – отношения у Польши со всеми соседями были натянутые. Француз учился в институте Мориса Тореза, поэтому говорил по-русски, а не на принятом английском, что добавляло поляку раздражения.
Генерал устало слушал. Он все понимал – обязательства. Они сами подписали все документы и взяли на себя обязательства, потому должны принять беженцев по квоте – восемь тысяч человек…
– А как же быть с теми беженцами, которых мы уже принимаем? – спросил он. – Вы знаете, сколько мы вынуждены были принять беженцев из Турции только за последний год? Более пятнадцати тысяч!
С турками ситуация была непростой. В Болгарию переходило все больше и больше беженцев из самой Турции, а не из ближневосточных государств. Но министр Стоянов подозревал, и не без оснований, что Турция сознательно выдавливает часть населения на периферию, в частности в Болгарию, для последующей реализации в ней косовского варианта. Об этом свидетельствовали и другие факты – активное проникновение турецкого бизнеса, строительство земель, постройка мечетей…
– Вы подписали политическое согласие, – сразу пошел с козырей испанец.
– Да, но мы имеем право выбирать.
– Простите?
– Беженцы… мы имеем право выбирать, кого мы примем…
– Боюсь…
– Я тоже боюсь, уважаемый. Боюсь за свою страну не меньше вас. Боюсь того, что дети тех, кого мы примем, через двадцать лет перережут нам горло.
– Сто…
– Двести…
Как обычно, вопрос перерос в торг. Торг за финансовые ресурсы ЕС. Болгария – бедная страна и потому может претендовать на получение помощи из различных общих фондов ЕС, но не деньгами, а по специальным программам, на какие-то целевые нужды. Генерал хотел обновить парк патрульных машин.
Француз быстро посчитал на калькуляторе:
– Это много. Фонд не выдержит.
– Нам не нужны дорогие машины. В соседней стране производятся «Дачии», они недорогие.
– Возможно, получится что-то сделать, – буркнул француз, что-то записав в своем блокноте.
– Полицейское оборудование. Не менее чем на миллион евро.
– Какое именно?
– Лабораторное. Полицейские специальные лаборатории.
Француз снова черкнул в блокноте и сказал:
– Ничего не могу обещать.
– И дома.
– Простите?
– Строительство домов для полицейских. Какая-то льготная программа. Многие полицейские не могут купить жилье.
– Это слишком! – не выдержал поляк.
– Прошу прощения…
Поляк и болгарин зло посмотрели друг на друга.
– Не будет ли так любезен ясновельможный пан напомнить, чем закончились дебаты в Сейме по поводу приема беженцев?
Все животные равны, но некоторые из них равнее – так сказал Джордж Оруэлл. Польша, используя чувство вины немцев за гитлеровский период, добилась для себя в ЕС особенного статуса, и ей прощалось многое из того, что не прощалось другим. Если болгарское правительство без проволочек подписывало все, что приходило из Брюсселя, то в Польше вопрос о приеме беженцев (учитывая размеры Польши, квота должна была быть очень существенной) попал в Сейм, и все закончилось отвратительным скандалом между правящей партией и оппозицией. Те, кто слушал записи этого скандала, неприятно удивлялись совершенно открытым расистским и ксенофобским заявлениям части польских депутатов – они считали себя жертвами фашизма, но высказываниям некоторых из них мог поаплодировать Йозеф Геббельс.
– Нам нужны льготные кредиты, – продолжил Стоянов. – Под гарантию и с компенсацией процентной ставки Евросоюзом. Об остальном мы позаботимся сами…
– Можно провести как кредитную программу развития территории… – пожав плечами, ответил испанец.
Оставшись наедине, выпроводив назойливых европейцев, генерал с сожалением посмотрел на кофейный аппарат. Кофе ему теперь было нельзя.
Он сел в кресло и закрыл глаза. День за днем, день за днем. Совершенно отвратительный торг – то ли это, чем должен заниматься министр. Почему, когда Болгария была социалистической, никто не выпрашивал деньги на машины…
От мыслей его отвлек телефонный звонок прямого аппарата – его немногие знали.
– Стоянов, – поднял трубку генерал.
– Драгомир…
– Говори, – сразу узнал звонившего Стоянов.
– Бояна Иванова привезли в больницу. Кажется, сердечный приступ.
Этого только не хватало! Отличное завершение дня!
– В какую?
– В университетскую.
– Спасибо, – помедлив, проговорил генерал.
И абонент тут же отключился…
Университетская больница находилась на улице Козяка, в зеленой зоне. Некогда лучшая, сейчас она ощутимо сдала. Лучшая была Токуда – больница, специально построенная для «медицинских туристов» со всей Европы. Но генерала привезли на «Скорой» именно в эту больницу…
Заведующий больницей прибежал, когда министр говорил с лечащим врачом, профессором Никосом Христовым. Генерал взглядом дал понять, что заведующему здесь не место, и тот поспешил удалиться.
– …Значит, сердечного приступа нет? – в третий раз спросил Стоянов.
– Нет, господин министр. Предынфарктное состояние.
– С ним можно поговорить?
– Только недолго. Он должен отдыхать.
– Я недолго…
У палаты Бояна Иванова стояла охрана, частная. Министра внутренних дел они узнали и пропустили без вопросов – еще несколько лет назад работали под его началом.
Иванов был в халате, он не лежал, а сидел на кровати и читал книгу. Был включен ночник. Министр остановился у порога, не зная, идти ли ему дальше…
– Я зайду?
– Заходи…
Стоянов прошел к мягкому уголку, установленному в палате, где раньше лечились члены ЦК, затем решительно свернул в сторону, взял стоящий у стены стул и подтащил ближе к кровати. Он был виновен и знал это. Он мог поступить иначе, но от этого было бы только хуже и не отменяло его вины.
– Как здоровье?
Генерал Иванов отложил книгу и заметил:
– Ты не сказал – друг, как раньше.
– Что, так и будешь играть из себя? – разозлился Стоянов.
– Я не играю.
– Нет?
– Нет. Я все понимаю. Своя рубашка ближе к телу.
– Это не так!
– Не так? А как?
– Кто-то должен был остаться.
– Для чего?
– Для того, чтобы защищать страну!
Иванов покачал головой:
– Знаешь, у меня было время подумать. Я думал о том, что мы все сделали не так. Почему мы пришли к тому, к чему пришли? И знаешь, что я понял?
…
– Наша ошибка в том, что ты говоришь. Кто-то должен остаться, чтобы защищать страну. Защищать от кого? От тех, за кого проголосовали? Или от тех, кто их финансирует?
– Не передергивай!
– А я и не передергиваю. Уйти надо было всем. И сразу. Пусть живут как хотят. Наводят порядок, какой считают нужным. Но без нас. Если мы такие, что нас следует гнать, – надо просто уйти и не просить остаться.