– Ну вот, а говорили – барышня… Лопает, как кухарка! Не заметила даже, что масло нынче протухлое совсем!
Вокруг прыснули. Катерина подняла голову, пристально взглянула на говорившую, и та осеклась на полуслове. Девочки вокруг тоже притихли. «И пусть боятся», – с ожесточением подумала Катерина, запихивая в себя жесткий кисловатый мякиш. Еда, на ее взгляд, была ничуть не хуже, чем в Грешневке.
После обеда оказалось, что дождь за окном кончился, и воспитанниц выпустили гулять в огромный приютский сад. Там было сыро и промозгло, холодный ветер поднимал между стволами старых деревьев метель из листьев, с полуобнаженных ветвей падали капли воды, у забора прижимались низко к земле полосы тумана. Младшие «стрижки» тут же затеяли шумную игру в кота и мышей, старшие воспитанницы чинными парами разбрелись по дорожкам, ведя между собой негромкие разговоры, несколько человек окружили воспитательницу Марью Алексеевну, почти такую же молодую, как и девочки старшего отделения, которая принялась что-то вполголоса рассказывать им. Девочки из среднего отделения принялись играть в пятнашки, пытаясь согреться в своих коленкоровых, насквозь продуваемых плащах. Катерине холодно не было: в Грешневе она до первого снега ходила босиком, стараясь беречь единственные сапожки. И прюнелевые ботинки довольно грубой работы, выданные кастеляншей, казались ей невероятной роскошью. Закутавшись в плащ, она некоторое время наблюдала за игрой девочек, но вскоре ей это надоело, и Катерина углубилась в сад, под своды низко склонившихся вязов.
Она долго шла одна по влажной и скользкой от дождя тропинке, цепляя ботинками прелые листья и уклоняясь от низко нависших ветвей, сплошь, как бисером, унизанных каплями. Один раз Катерина остановилась, когда через дорогу шмыгнула какая-то тень, но, разглядев исчезающую в кустах кошку, пожала плечами и продолжила путь. Вскоре ее глазам открылся пруд – черная, сморщившаяся от ветра вода, вся покрытая желтыми листьями. Сюда едва доносились голоса воспитанниц. В открытом оконце посредине не спеша плавала пара уток. Подойдя ближе, Катерина начала разглядывать их. Она заметила, что сразу за прудом возвышается забор, отделяющий приютский сад от улицы. Неожиданно появилось страстное желание выглянуть наружу, посмотреть хоть через щелочку, хоть одним глазом на волю, на незнакомый город, на Москву, в которой до сих пор Катерина никогда не была, и она, крепче стянув под подбородком платок, зашагала вокруг пруда по жухлой траве. Утки, испуганно захлопав крыльями, снялись с воды и исчезли за деревьями.
Забор был высоким и глухим. Катерина несколько раз прошла вдоль него, прежде чем обнаружила крошечную дырочку от рассохшегося сучка. Для того, чтобы подобраться к ней, Катерине пришлось пролезть сквозь кусты сирени, заслоняющей в этом месте забор, на нее с ветвей обрушился целый водопад холодных капель, и она тут же вымокла до нитки. Чертыхнувшись сквозь зубы, Катерина приникла к круглому отверстию, но успела рассмотреть только край мокрого тротуара и мелькнувшие мимо чьи-то боты: тут же ей показалось, что забор начал дрожать. Отпрянув, она недоуменно посмотрела на темные от дождя и времени доски; затем приложила к ним ладонь. Сомнений не было: забор содрогался. И, осторожно выглянув из кустов, Катерина поняла, в чем дело: кто-то ловко и бесшумно перелезал через забор с улицы. Катерина как можно тише отступила под прикрытие мокрых ветвей и затаила дыхание.
Сначала на траву шлепнулся разбухший узел. Следом приземлился совершенно беззвучно, словно насекомое, мальчишка лет шестнадцати: грязный, взлохмаченный, с неопределенным серо-пегим цветом всклокоченных волос, с круглыми, желтыми, как у кота, глазами. Коричневый, с полуоторванным карманом, слишком большой для мальчишки пиджак от прыжка съехал на спину хозяину, открыв совершенно голую, покрытую синими мурашками спину. «Как у гуся щипаного», – машинально подумала Катерина, боясь шевельнуться. Мальчишка выпрямился, поправил пиджак, поднял с заметным усилием узел и, оглядевшись, тронулся осторожной походкой прямо на Катерину. Она по-прежнему не шевелилась. И не тронулась с места даже тогда, когда встретилась с мальчишкой глазами. Тот, впрочем, тоже не испугался: лишь на мгновение в его желтых глазах мелькнуло жесткое, настороженное выражение. А затем на грязной плоской физиономии расплылась широчайшая ухмылка, и мальчишка добродушным шепотом поинтересовался:
– Ты откеля здесь взялась-то? Вроде бы ваши сюда не бродят.
– А ты откуда? – так же шепотом спросила Катерина.
– Не видала, что ль? С улицы. Закричишь – зарежу.
Он сказал это с той же добродушной улыбкой, но Катерина как-то разом поняла, что это совсем не шутка. Испуга она не почувствовала и только серьезно кивнула в знак понимания, сразу же спросив:
– А зачем ты здесь? Здесь и украсть-то нечего.
– Наше дело – не воровать, а прятать. – Мальчишка с довольным видом похлопал по своему пухлому узлу, и тут же его лицо стало озабоченным: – Вот только и не знаю я, что теперича делать-то. Допреж спокойненько здесь всю ахчу хоронили, ваши приютские сюда не заглядывают, сторожу в кустах тож делать нечего… Что за леший тебя-то принес?
– А чем я тебе мешаю? – обиженно спросила Катерина. – Вот кусты, прячь, что хочешь.
– Что, и не сболтнешь никому? – сощурился мальчишка.
– А я ничего и не видела, – пожала плечами Катерина. Ее неожиданный собеседник долго и недоверчиво рассматривал ее лицо. Потом перевел взгляд на свой узел, с него – на забор, словно прикидывая, есть ли резон волочить все это назад. Затем неуверенно сказал:
– Соврешь – найду и кишки наизнанку выверну…
– Пугал уже, – усмехнулась Катерина.
– Да ты пойми, дура, что не один я, – с досадой сказал мальчишка. – Сдашь меня, пригребут добро – меня в тот же день корешки и порешат.
– Послушай, ты мне надоел. – Катерина решительно встала и вышла из кустов. – Если боишься – бери свой узел и лезь обратно. Я кричать не буду. Все, будь здоров. – И она быстро, не оглядываясь, зашагала вокруг пруда к аллее.
– Стой! Экая ты гордая! – мальчишка догнал ее, схватил за плечо жесткими, сильными пальцами. – Да стой уже, разобиделась, ровно барышня… Откеля взялась-то такая? Я ваших скольки раз на бульваре видал – парами, как утки, плавают да молчат… А ты другая, кажись.
– Я и есть другая, – отрывисто сказала Катерина. – И здесь ненадолго. Ты прячь, прячь узел свой. А мне в самом деле пора, еще искать кинутся.
– Подождь…
Катерина нетерпеливо повернулась. Мальчишка стоял прямо перед ней, разглядывал в упор желтыми глазами.
– Как тебя звать-то, фартовая?
– Катя, – помедлив, сказала она.
– А я – Василий. Ты сюда захаживай. Может, и я загляну, как время станется.
– Как знаешь, кусты казенные. – И, не утерпев, Катерина поинтересовалась: – А фартовая – это почему? Что это?
Василий заржал в голос и, не отвечая, метнулся через забор: только скрипнули старые доски. Катерина подождала, когда стихнут его шаги. Затем, оглянувшись, зашла в кусты. Узел был там, спрятанный между двумя стволами сирени. Катерина присыпала его охапкой листьев, закидала ветвями. Убедившись, что теперь узел не разглядишь, даже стоя рядом с ним, она вылезла из кустов, наспех поправила на волосах насквозь вымокший платок и побежала вокруг пруда к аллее, откуда уже доносились звавшие ее встревоженные голоса.
Глава 4 Владимир. Неожиданная встреча
В начале октября наступили холода. Низкие свинцовые тучи сыпали уже не колючим дождем, а настоящим снегом, который, упав на промерзшую землю, и не думал таять: лежал длинными белыми заплатами в полях, пятнами покрывал дороги, твердой коркой застывал на крышах. Сидя за столом в темном, грязном, длинном, как кишка, ресторане привокзальной гостиницы города Калуги и ожидая самовар, Владимир смотрел через окно на то, как через двор босиком, лихо перескакивая через замерзшие лужи, мчится Северьян с дюжиной бубликов в руках. Уже смеркалось; в засиженное мухами, мутное окно снова зацарапал-застучал колючий снег. Пахло кислыми щами, за стеной шуршали тараканы. Настроение было хуже некуда.
– Ума лишился? – сердито спросил Владимир, когда Северьян ворвался в зал, произведя своим видом небольшой переполох среди купеческого семейства, занявшего целый стол и состоящего из мамаши и выводка разновозрастных дочерей. – Чего ты, как босяк, без сапог скачешь?
– Как же, буду я сапоги по здешним грязям трепать, – беспечно ответил Северьян, вываливая на стол бублики и тут же суя под мышки замерзшие руки. – Ништо, пока побегаем и так, не велики графья… Ну что, Владимир Дмитрич, не нашлась невеста ваша?
– Она мне не невеста, дурак, – машинально и в который раз сказал Владимир. Северьян только скорчил гримасу: с того самого происшествия под Юхновом он именовал Софью Грешневу не иначе как «невестой вашей милости», и Владимиру уже надоело с ним спорить. Но Северьян продолжал выжидающе разглядывать его своими узкими глазами, и Владимир был вынужден ответить: