— Ты совсем, я гляжу, освоился… Ладно, пусть будет по-твоему…
Пока Омар выходил в другую комнату, Гани налил себе еще полную пиалу и залпом проглотил.
— Ну что вы, что вы, мне неудобно, не стану я сидеть с вами, да еще пить… Нет, нет, не просите меня, — кокетничала Айимхан, но Омар, приобняв ее за талию, усадил за столик:
— Садись, садись, не ломайся, нам будет приятнее пить эту гадость, если ты будешь ее наливать, и выпьешь с нами. Я верно говорю, Гани? — Омар подмигнул батуру.
Женщина наконец села, обдав Гани густым ароматом духов.
— А твой приятель спать, что ли, сюда пришел? — брезгливо скривила губы Айимхан, указывая на Авута, храпевшего теперь уже совсем не тихо.
— Свободная комната есть? — спросил ее Гани, которому тоже надоело слушать храп.
— Есть, конечно, вот за дверью…
— Ну, так я его отнесу туда, пусть там спит себе, — Гани взял Авута под мышку как куль и легко понес его, хотя весил тот порядочно. Когда Авута устроили, хозяйка еще раз прижала руки к груди: «Добро пожаловать!» — и стала разливать чай…
И чаю выпили, и вина… Первую рюмку Айимхан проглотила с трудом, мужчины почти заставили ее сделать это, вторая пошла легче, а дальше она уже пила не жеманясь… С Гани она совсем освоилась, а батуру Айимхан казалась все более привлекательной и соблазнительной. В конце концов хмель начал действовать и на него — ведь он пил уже много часов. В голове шумела пьяная волна. Все вокруг происходило словно не на самом деле, и Гани порой казалось, что он вот-вот проснется.
— Айак! — снова как хозяин обратился к женщине Омар. — Ну-ка спой нам что-нибудь, грустно стало.
— Как ты сказал?! — накинулся на него Гани. — Еще раз услышу, что ты ее называешь Айак — язык тебе вырву, имей в виду!
— Ах ты, мой защитничек, батур мой, сладкий мой! — прижалась к нему Айимхан…
— Ладно, хватит, оставь свои нежности и для меня, — ухмыльнулся Омар.
— А что? Я — щедрая, никого не обижу, — вольно рассмеялась Айим, обнажая ровные маленькие зубки.
— Сыграй же. Возьми дутар, — уже просительно заговорил Омар.
— А гость не против?
— Для меня большое удовольствие будет послушать, — сказал Гани, не отрывая глаз от высоких грудей Айимхан. Он вспомнил подслушанный давеча разговор — «дочь дома». Об Айимхан шел разговор или это она отвечала? Кто она? Мать или дочь?
Айимхан показала на стену, на которой висели инструменты:
— На чем сыграть, на дутаре или на рубабе? Что желает услышать дорогой гость?
Гани одурманено смотрел то на стену, то на Айимхан, тяжело собираясь с мыслями. Ответил Омар:
— Возьми рубаб, под него веселые песни лучше поются.
— Тс, тс, Омар, помолчите, сегодня у меня самый дорогой гость — наш Гани.
Теплая волна плеснула в сердце джигита. Под аккомпанемент рубаба зазвенела песня:
Айимхан пела чудесно.
Потом она взяла дутар, потом дап-бубен, пела, танцевала. Так они сидели до рассвета.
Утром Гани не смог заставить себя уехать из этого дома. А потом узнал, что его ищут по всему городу и ему нельзя показываться на улице… Время шло в каком-то странном полусне. Неделя пролетела незаметно. Гани остался без денег. Но, видно, не только из-за денег не хотела отпускать Айимхан «своего сокола». Увидев, что батура, несмотря на опасность, все же тянет на волю, она позвала дочь — до тех пор она прятала девушку от него — и женила на ней Гани, выделив молодым комнату у себя же в доме и оставив зятя при себе. Дни тянулись за днями, месяцы за месяцами. Родился ребенок. Но Гани теперь вспоминал то время как тяжелый кошмар. Словно опоили его тогда каким-то зельем… В конце концов он вырвался все-таки на свободу.
Сейчас, на разоренной бахче, воспоминание о тех постыдных месяцах снова обожгло джигита. Гани вскочил, отшвырнул кисет и, прыгнув в седло, хлестнул коня, словно убежать хотел от этих воспоминаний. Но как от них бежать, как их забыть? Когда Гани вспоминал Чолпан, его раскаяние становилось еще тяжелее и мучительнее.
Глава шестая
Гани подъехал к селению Ават на берегу Каша ранним утром, когда только-только начали выгонять коров да первые струйки дыма закурчавились из труб низеньких домишек — жильцы ставили чай. Было сыро и прохладно, и от теплых коровьих тел шел пар. Гани спросил у мальчишки-пастуха с обритой головой, где живет дед Нусрат, но тот не отвечал, уставился на батура огромными глазами.
— Ты что молчишь? Или ты немой?
— А вы кто будете?
— Гани. Слышал о таком?
— Я так и подумал, — улыбнулся мальчишка, — ты Гани-палван… А мы только вчера о тебе говорили, как у тонура[20] сидели.
— Тыкву пекли?
— Понятно, а иначе зачем у тонура сидеть?
Бритоголовый мальчишка рассмеялся и спросил не без недоверия:
— А правда, что ты поднял на плечах жеребца и пронес десять шагов?
— Правда.
— И что семерых калмыков победил и выиграл у них семь коней?
— Не семерых, а троих.
— И что ты на Или погибавших спас?
— Было и такое дело.
— А правда, что ты избил Якупа-лозуна, когда он за тобой в погоню вышел?
— Правда. За это я просидел год в тюрьме…
— А с тигром ты в зарослях дрался?
— Вот это выдумки.
— А сноху Хаким-бая…
— Ну хватит, хватит. Слишком много вопросов!
— Не обижайся, Гани-ака, — снова улыбнулся пастушонок, — мы ведь все время только о тебе и говорим… Не веришь? Пойдем ко мне домой. У матери моей есть такая сметана! Пальчики оближешь.
— Ладно, ты покажешь свое гостеприимство в следующий раз, а сейчас отведи меня к дому деда Нусрата.
Мальчишка искоса посмотрел на Джигита.
— А тебе дед Нусрат нужен или…
— Хватит болтать!
— Да их вроде дома нет…
— Говори толком, не мямли!
— Эх, Гани-ака!.. Боюсь тебя расстроить!..
— Говори! Не бойся!
— Деда Нусрата взяли черики, вернее яйи[21]…
— Яйи! — Гани опустил голову.
— Да, вчера, когда он возвращался с хашара на Ак остане, его схватили яйи, ими командовал этот… Ала байтал…
Услышав эту кличку, Гани еще больше заволновался. Ала байталом — пестрой кобылой — в народе называли Нияза-лозуна по его лошади. Имя лозуна со змеиным сердцем и змеиной пастью не любили произносить. И боялись, и противно было.
Услышав, что Нусрата забрал Ала байтал, Гани понял, что это означает. Такого известного человека, как Нусрат, не стали бы арестовывать за задержку с уплатой налогов или другую подобную мелочь. И Нияз бы не приехал сам по пустякам. Дело выходило нешуточное…
— Перерыли весь дом, взяли все бумаги, все книги. И Чолпан, дочь его, тоже забрали с собой.
Это был еще один удар. У Гани потемнело в глазах. А ее-то за что? Что она им могла сделать? Ну что за времена такие… мерзкие!
— Говорят, что стоит за этим турдиюзский Хаким-бай…
— Хаким-бай?! — не удержавшись, закричал Гани. Его глаза заискрились гневом. Сам не понимая, что делает, он схватил за шиворот пастуха-мальчишку:
— Это правда все, что ты здесь наплел?!
— Конечно, правда. Да пусти ты!
— Ну ладно, извини, брат, — Гани стало стыдно за свою несдержанность. — Как увидимся в следующий раз, обязательно схожу к тебе в гости, а теперь прощай…
Паренек смотрел вслед всаднику до тех пор, пока Гани не скрылся из глаз. Мысленно он сравнивал Гани со сказочными прославленными богатырями — Али Шариязданом, Рустамом, Абу-Мусаллимом…
Издали узнавшие гнедого жеребца батура детишки бежали к нему навстречу с криком: «Гани-ака! Гани-ака!» Девушки, шедшие к каналу за водой, тайком оглядывались ему вслед. Дехкане, разбрасывавшие по плоским крышам домов солому для просушки, с восхищением смотрели на резвую рысь скакуна и гордую осанку всадника-земляка. В последнее время Гани часто и надолго пропадал, месяцами не появляясь в родном селении, и здесь по нему все уже успели соскучиться, всем хотелось пригласить его к себе в гости. Все были рады его приезду. Только малая ребятня осталась недовольной — обычно батур, возвращаясь после долгого отсутствия, одаривал их щедрыми гостинцами, а вот сегодня ничего не привез, был хмур и неприветлив. Это заметили и взрослые и поняли — что-то случилось. А когда Гани, проехав мимо своего дома, направился к особняку Хаким-бая, все, кто видел это, многозначительно переглянулись. Молодые парни, товарищи Гани, уже начавшие собираться на улице — они чувствовали, что батур может скоро позвать их в дорогу, — тронулись было за ним, однако он взмахнул камчой: «Оставайтесь». Все-таки молодежь потихоньку тронулась к дому Хаким-бая, который резко выделялся среди окружавших его домишек. Он огорожен высокой стеной, так что увидеть, что делается внутри двора, было невозможно. Гани, подъехав к воротам, резко застучал в калитку рукояткой камчи.