Он вернулся минут через двадцать и сказал, что ничего подозрительного в ресторане не заметил, но от здешней курятины у него наверняка будет изжога. Капустин в утешение пообещал по окончании операции сводить его в лучший московский ресторан.
— Плевал я на рестораны, — хмуро ответил Чижов. — У меня гастрит. Я на диете сижу.
— Что же ты не захватил с собой сумку с продуктами? — укорил его Капустин.
— Вторых наручников не было, — мрачно сказал Чижов. Он, оказывается, был не совсем лишен юмора.
Из купе мы не выходили до вечера. Смеркаться начало рано, и серый пейзаж за окном быстро залило непроницаемой чернотой, в которой тоскливо мерцали одинокие огоньки. В поезде включили электричество, а проводники без конца слонялись по коридору, разнося в гремящих подстаканниках свежезаваренный чай.
События начали разворачиваться около восьми часов вечера. Мои попутчики, преодолев первую неприязнь ко мне, все-таки разговорились. Мы побеседовали о погоде, о преимуществах летней поры и уже перешли на темы спорта, когда в коридоре внезапно раздался шум.
Мы подняли головы и прислушались. Кто-то в конце коридора громогласно и бесцеремонно препирался с проводницей нашего вагона.
— Я, может, желаю в купе ехать! — надрывался противный и развязный мужской голос. — Могу себе позволить!
На мгновение он умолк, видимо, слушая объяснения проводницы, а потом завопил с новой силой:
— Не надо ля-ля! Знаю, как вы с местами химичите! — он шумно затопал по коридору и азартно, с угрозой предложил: — Хочешь — найду? Хочешь?
Я быстро встала и, приоткрыв дверь, чуть-чуть выглянула в коридор. Ошибки быть не могло — давешний отморозок с поросячьими глазками добрался до нашего вагона. Вероятнее всего, искал он Капустина и теперь методически обследовал одно купе за другим под предлогом внезапно возникшей тяги к комфорту.
Сейчас он ломился в первое купе, отталкивая плечом расстроенную проводницу, и отчаянно ругался.
— Я начальника поезда позову! — со слезами в голосе пообещала проводница.
— Ага, зови! — просипел мордоворот. — И скажи: если мне купе не найдет — я ему сразу в пятак!
Проводница беспомощно оглядывалась.
Я прикрыла дверь и с невинным видом обратилась к Капустину:
— Анатолий Витальич, там — Поросячьи Глазки. По-моему, вас ищет. Может, выйдете?
Капустин слегка побледнел и переглянулся с Чижовым. Тот изобразил на лице неопределенную гримасу.
— Что будем делать? — встревоженно спросил Капустин. — Запремся?
— Наоборот. Нужно его впустить, — убежденно сказала я, доставая из своего чемодана кусок прочного нейлонового шнура с петлей на конце. — Он все равно будет нас пасти. А так мы сможем из него что-нибудь вытянуть, — я взлетела на верхнюю полку и распорядилась: — Чижов, готовьте наручники! Анатолий Витальич, вы сядьте подальше от входа и ни во что не вмешивайтесь… Вы, Чижов, предложите сейчас этому уроду свободное место и, едва он войдет, постарайтесь его вырубить — вспомните семьдесят девятый год!
Мне было немного странно, что они не стали мне прекословить, но, может быть, в минуту опасности мозги у них работали лучше. Чижов, достав из-под сиденья наручники, положил их в карман пиджака и, откашлявшись, точно докладчик перед выступлением, выглянул в коридор.
— Это… Молодой человек! — сказал он неестественным голосом. — Иди к нам, тут есть место…
— А я чего говорил! — заорал молодой человек и загрохотал в сторону нашего купе.
Чижов слегка отступил назад и, сделав замкнутое лицо, недвусмысленно принял боксерскую стойку. Я спокойно залегла на верхней полке, держа наготове удавку.
Парень влетел в купе и с одного взгляда оценил ситуацию. Это было животное, идеально созданное природой для смертельных схваток, — мы не учли этого.