Смерть?Было...Есть кому!УликиНоль триПожарКто?
* Часть первая ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ *
Поток
У окна общежитьевской комнаты литинститута, в тесноте медленного полумрака ночи ютились на скрипучих кухонных стульях двое: я и Юра Божив, мой друг и поэт.
Красный светлячок сигареты плавно подлетал из пепельницы к моему лицу, на секунду вспыхивал ярче, опустошая полумрак, и снова опускался в пепельницу.
Юра перебирал четки, продолжительно и однообразно мыча не разберешь что, но я понимал: Божив вымучивает кришнаитскую мантру. Шло время. Наконец, я не выдержал: бессловесное пространство показалось мне неуютным, и я медленно заговорил, осторожно и напористо подыскивая слова.
- Какая же едкая штука! - сказал я, имея в виду исполнение мантры.
- Что? - переспросил меня Божив и тут же продолжил свое трудолюбивое бормотание.
- Ничего, - тоскливо произнес я и раздавил красного светлячка сигареты в пепельнице, - ты писал, что чтение мантры похоже на космический музыкальный инструмент.
- А разве нет? - обронил Божив свой вопрос, будто сплюнул посреди мантры, и напористо забормотал громче прежнего.
- Тише. Ты что! - воскликнул я каким-то надсадным шепотом.
Божив тотчас присмирел и оглянулся назад: на его кровати спала Вика, и я почувствовал, как Боживу это было неуловимо приятно, но долг перед мантрой, узелки слов которой он смаковал, словно леденцы, заставил его опять отвернуться к окну и зашептать, набирая обороты: "Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе ...
Но вдруг Юра остановился...
- Все, - сказал он, облегченно улыбнувшись, шестнадцать кругов!
Потом он включил настольную лампу, стоявшую на широком подоконнике прямо возле него, и вспыхнувший свет из-под ее искореженной, видимо от частных падений на пол, шляпки косыми лучами будто обточил, заострил и без того исхудалое лицо друга.
Вряд ли на этом бледном лице сказывалась только лишь пресловутая полуголодная студенческая жизнь, полная нервотрепок и бессонниц, - Юра подрабатывал дворником, и, в общей сложности, со стипендией вместе, у него выходило, надо полагать, рублей сто пятьдесят в месяц, да и родители не забывали о сыне, поддерживали посылками.
Конечно же нервотрепки и бессонницы несомненно потрудились над теперешним обликом Юры. Но эти, будто влизанные, крупные скулы говорили еще и о другом.
- Смотри, как ты похудел! - сказал, не удержавшись, я, тем самым подытожив свои размышления. - Не ешь калорийную пищу, дубина, бормочешь, будто старуха-колдовка... так и какую-нибудь болезнь уговорить к себе в постояльцы недолго!
- Ничего ты не понимаешь! - определил Юра, всматриваясь сквозь черное стекло окна в мутные переливы огоньков на улице. - Мне это все - совершенно не трудно, а результаты... результаты очевидны.
- Да уж, это ты точно подтвердил, - всполошился я.
Я вскочил со стула и, чтобы не шаркать по полу, не одев тапочек, а прямо в носках, зашагал по комнате от окна до кровати, где спала Вика, и обратно - туда-сюда.
- Что мечешься? - спросил Юра. - Улови, определи свои мысли, вон как тебя размотало по сторонам, - посоветовал он озабоченно.
- Это ты ничего не понимаешь! - прошептал я, остановившись у окна.
- Ну что же, если ты так считаешь, то я готов тебя выслушать, - подчеркнул Юра убедительно.
- Я понимаю, что переуверить сейчас, мгновенно, - вряд ли смогу. Но я знаю одно: не молчать, а говорить всегда нужно, отрешенно, но участливо. Говорить нужно в любом случае, даже если это абсолютно безнадежно, даже если тебя не поймут,сиюминутно отвергнут или даже убьют!
Говорить - все равно надо!
Хоть одно слово, да станет после, - отправным, поворотным.