Бросить десяток диверсантов на контроль — и почти каждый твой шаг зафиксирован. Конечно, и контролеры не знают того, что они делают… Когда человек в напряжении, ему в голову могут прийти самые глупые идеи. Его контролировать надо. Вот я тебя и контролировал.
— Зачем вы мне рассказали о том, что я был под вашим контролем?
— Чтоб тебе и впредь в голову дурные идеи не пришли. Я буду поручать тебе иногда подобные мелочи, но ты никогда не будешь уверен в том — идешь ты на смертельный риск или просто я тебя проверяю. — Он улыбнулся мне широко и дружески. — И знай, что материалов на тебя у меня столько, что в любой момент я тебя могу превратить в куклу.
…Он смотрит на меня выжидающе, потом наливает по полстакана холодной водки и молча кивает мне на один стакан:
— С начальником тоже иногда выпить можно. Не бойся, не ты ко мне в друзья навязываешься, это я тебя вызвал, пей.
Я взял стакан, поднял его на уровень глаз, улыбнулся своему шефу и медленно выпил. Водка — живительная влага. Он снова налил по полстакана.
— Слушай, Суворов, своим взлетом ты обязан мне.
— Я всегда об этом помню.
— Я за тобой наблюдаю давно и стараюсь понять тебя. На мой взгляд — ты урожденный преступник, хотя об этом и не догадываешься и не имеешь уголовной закалки. Не возражай, я людей знаю лучше, чем ты. Тебя насквозь вижу. Пей.
— Ваше здоровье.
— Осади огурчиком.
— Спасибо.
Лицо у него мрачное. По всей видимости, он до моего прихода уже успел употребить. А выпив, он всегда становится мрачным. Со мной всегда происходит то же самое. Он, видимо, это давно подметил, и по некоторым другим, почти незаметным признакам с самого себя рисует мой портрет.
— Если бы ты, мерзавец, к уркам попал, то ты бы у них прижился. Они бы тебя за своего считали, а через несколько лет ты бы в банде определенным авторитетом пользовался. Возьми колбаски, не стесняйся. Мне ее из спецраспределителя доставляют. Ты о существовании такой колбасы, наверное, и не догадывался, пока я тебя к себе не забрал. Пей…
То, что водки в нем было уже более полкило, сомнений не было. Она понемногу действовать начинала. Вилка в его руке точностью уже не отличалась, но ум его от влияния алкоголя полностью изолирован. Говорит он ясно и четко, мыслит тоже ясно и четко.
— Одно я в тебе, Суворов, не понимаю: ты в мучительстве наслаждения не находишь или только скрываешь это? У нас широкие возможности наслаждаться своей силой. Ваньку-педераста можно мучить столько, сколько душа пожелает. А ты от этих удовольствий уклоняешься. Почему?
— Я в мучительстве наслаждения не чувствую.
Он покачал головой:
— Жаль.
— Это плохо для нашей профессии?
— Вообще-то, нет. B мире астрономическое число проституток, но лишь немногие из них наслаждаются своим положением. Для большинства из них — это очень тяжелая физическая работа и не более. Но независимо от того, нравится проститутке ее работа или нет, ее уровень во многом зависит от отношения к труду, от чувства ответственности, от трудолюбия. Профессией не обязательно наслаждаться надо, не обязательно ее любить надо, но на любом месте проявлять трудолюбие надо. Чего зубы скалишь?
— Оборот интересный — «трудолюбивая проститутка».
— Нечего смеяться, мы не лучше проституток, мы делаем не очень чистое дело на удовольствие кому-то, и за наш тяжкий труд много получаем. Профессию свою ты не очень любишь, но трудолюбив, и этого мне достаточно. Наливай сам.
Я налил.
— А вам?
— Немного совсем налей. Два пальца. Хорош. Я тебя вот зачем вызвал. Прожить на нашей вонючей планете можно, только перегрызая глотки другим. Такую возможность предоставляет власть. Удержаться у власти можно, только карабкаясь вверх. Скользкая она очень.